встали друг против друга, словно два смертельных врага, измеряющих свои силы, готовых к прыжку друг на друга.
– То есть как это: я вмешался в «курляндское дело»? – первым нарушил тягостное молчание Бестужев. – Не сошли ли вы с ума, мой любезный друг Эрнст Иванович?
– Нисколько.
– Как же я, резидент ее величества, мог бы обойтись без вмешательства в это дело, во главе которого я стою? – спросил Бестужев.
Бирон насмешливо улыбнулся:
– Вы правы, Петр Михайлович, но вы только одно упустили из вида: нельзя в одно и то же время быть и строгим резидентом-дипломатом, свято отстаивающим интересы русского двора, и обер-гофмаршалом вдовствующей герцогини, изнывающей по отсутствии постоянного супруга.
Слова «постоянного супруга» Бирон резко подчеркнул и насмешливо поглядел на своего покровителя.
«Ого! Этот „конюх”, действительно, зазнался», – ожгла Бестужева мысль.
А этот «конюх» невозмутимо продолжал:
– Слушайте меня внимательно, Петр Михайлович. Да будет вам известно, что все «митавское действо» известно мне досконально, до последнего шнура на запечатанных конвертах курьеров.
– В самом деле, мой милый? – насмешливо бросил Бестужев, изменяясь помимо своей воли в лице.
– Да, да, уверяю вас, ваше превосходительство!
– Виноват, Эрнст Иванович, – вдруг круто перебил Бирона Бестужев. – Ответьте мне только на один вопрос с той откровенностью, на какую я, кажется, имею право: вы-то, вы-то почему так близко интересуетесь и принимаете к сердцу это «курляндское дело»?
На секунду в кабинете воцарилось молчание.
– Хорошо, я вам отвечу прямо и откровенно, – произнес наконец Бирон. – Я потому против всего этого, что не хочу никому – понимаете, никому! – отдать Анну.
Это признание явилось до такой степени неожиданным и дико-странным, что Бестужев буквально замер в немом изумлении.
– Что? Что вы сказали, Бирон? – не веря своим ушам, пролепетал пораженный резидент. – Вы здоровы? В своем уме?
Бирон расхохотался:
– Совершенно здоров! А если бы и был болен, то во всяком случае не обратился бы к тому доктору, которого вы изволили вчера привести к ее светлости. Я ведь знаю, что это за лечитель телесных недугов, ха-ха-ха! С ним я сведу счеты, будьте уверены!..
– Ах, вы знаете? Это делает честь вашей проницательности и исключает всякую возможность сведения между вами каких-либо счетов, – пробормотал совсем сбитый с толка Бестужев.
– Это почему же? – надменно выпрямился «конюх». – Не потому ли, что он – не то граф, не то принц? Но, дорогой Петр Михайлович, не забывайте, что этот граф-принц не настоящей крови и что таких господ величают…
Резкое, отвратительное слово прозвучало в кабинете русского вельможи.
– Вы забываетесь, Бирон! – вспыхнул Бестужев. – Всему есть предел.
– Совершенно верно, ваше превосходительство, – невозмутимо продолжал Бирон. – И первое, чему должен быть положен немедленно предел, – это неуместному и чрезмерному ликованию Митавы