требовалось вычленить из необозримой совокупности, именуемой сознанием, некоторые «единицы”», его специфическим образом характеризующие и в то же время доступные наблюдению, описанию, изучению, даже какому-то количественному (в случае экспериментов) определению. В некоторых ракурсах эта задача ставилась и решалась давно – ещё со времени Аристотеля. Поэтому позволю себе (очень кратко) отклониться в сторону темы «Аристотель–Брентано».
В своих первых работах, которые молодой Брентано выполнил под руководством Ф. А. Тренделенбурга, при исследовании учения о бытии Аристотеля (докторская диссертация 1862 года) и аристотелевской психологии (габилитационная диссертация 1869 года – на публикацию её ссылается Гуссерль в ФА, 85), Брентано, с одной стороны, собрал то ценное, что, с его точки зрения, принес с собой «субстанциалистский», построенный на основе онтологически трактуемой «проблемы тела-души» (Leib-Seele-Problem) подход к изучению широко понимаемой «душевной жизни». Например, это было расчленение «форм души» (вегетативная, сенситивная, интеллективная «душа») и открывшаяся возможность специально изучать каждое из измерений духовной жизни человека. Уже началось аристотелевское исследование (скажем, в IX книге «Метафизики», 10, 1051 в 3–5, 24) именно «интеллективной» формы души – с различением процессов и структур «схватывания», «называния», «знания», а также «незнания», «иллюзии» и т. д., «имеющих отношение к тем актам души, которые питают заблуждение» (D. Münch, op. cit., S. 50).
Исследователи философии и психологии Брентано справедливо говорят об «аристотелевском происхождении брентановской психологии» (D. Münch, op. cit., S. 50). «В письме от 17.3.1905 года, адресованном его ученику Антону Марти, Брентано вновь подчеркивает согласованность своего учения о внутреннем интенциональном существовании с учением Аристотеля о восприятии…» (Ibidem). Верным мне кажется и замечание Д. Мюнха о том, что в учении Аристотеля Брентано специально выделяет, подчеркивает и усиливает (возможно, преувеличивает по отношению к историческому Аристотелю, добавлю я) тот момент, который получает у Брентано особое определение: «аппрегенсивные возможности (возможности понимания), как способности (Vermögen) психических феноменов». При этом последние он отыскивает даже в аристотелевских характеристиках «сенситивной» души, не говоря уже об «интеллективной». Опора на представления – характерная черта брентановской (и не только брентановской) психологии – тоже в конечном счете может быть возведена к Аристотелю (D. Münch, op. cit., S. 52). Итак, есть немало других аристотелевских элементов в учении Брентано. Но связь, определенная согласованность учения Брентано с его более ранними занятиями Аристотелем – лишь одна сторона дела (хотя и очень важная, потому что содержательная опора на историю философии, её традиции – все это было и остается залогом появления масштабных, влиятельных новых концепций).
Другая сторона дела – это отход Брентано от субстанционалистских основ учения о душе, создание новой концепции сознания