не имеющие ничего общего с реальной жизнью – она не сомневалась в действенности однажды испытанных приемов. Ах, если б то было так…
Я мало – да какое там мало! – вообще не знала о тайнах, которые могут происходить между мужчиной и женщиной: у меня отсутствовал источник информации. С бабушкой разговаривать на подобные темы было глупо и, наверное, даже небезопасно. Всего лишь раз в жизни – в пятом классе, когда я стала девушкой и едва не упала в обморок, увидев свою первую кровь, – она коснулась этих вопросов. И то ничего толком не разъяснила; сообщила лишь, что так должно быть каждый месяц у любой здоровой девушки, волноваться стоило бы, если бы этого не было. Уловив-таки мой невысказанный интерес, она добавила, что все остальное я узнаю, когда вырасту и выйду замуж. Я ничего лишнего не спросила, покорно прикусила язык, мгновенно поняв, что конкретные вопросы бесполезны. Все, что хоть в малой степени могло коснуться отношений между полами, бабушка считала аморальным.
Аморально было носить юбку, не прикрывающую щиколоток.
Аморально надевать кофточку, сквозь которую просвечивает белье.
Аморально шить платье с вырезом большим, чем требуется для просовывания головы.
Аморально красить глаза и особенно – боже упаси! – губы.
Аморально делать заманчивую прическу.
Аморально душиться духами…
Об остальном не было и речи.
Сама она, кстати, железно следовала своим принципам. Я не говорю даже о таких вещах, как накрашенные губы. Она и в парикмахерскую-то никогда не ходила, всю жизнь заплетала косичку, которую не стригла, кажется, с довоенных времен. Бабушка не объясняла, почему то или иное проявление аморально. Просто декларировала без комментариев: аморально в принципе. И все тут.
И я молчала, хотя иногда страсть как хотелось кое о чем спросить. По мере того, как более округлым и заманчивым для мальчишеских рук становилось мое тело, меня сильнее и сильнее влекла к себе та заветная тайна, которой – я чувствовала это природным инстинктом! – и было подчинено все происходящее: и округлость форм, и руки мальчишек, и внезапно набухающие соски, и еще что-то, до сих пор не понятое мною. Правда, некоторые, чисто поверхностные сведения мне все-таки перепадали время от времени из глянцевых не наших журналов с кошмарно неприличными фотографиями, что тихо кочевали под партами, когда чей-нибудь отец в очередной раз возвращался из заграничной командировки. Впрочем, и там не объяснялось, а лишь демонстрировалось нечто, явно имеющее отношение к тайным вопросам. Девчонки жадно разглядывали ужасные иллюстрации, хохотали, деловито обсуждая детали; для них в этом не таилось ничего неизвестного – и мне было неловко расспрашивать; я смеялась вместе со всеми, хотя сама мало что понимала. Или, быть может, все мы были одинаковы, просто каждая стремилась скрыть свое неведение и казаться более порочной, чем была на самом деле?
Хорошо помню, что впервые увидев