одновременно и здесь, и там, и везде.
Когда меня куда-то привели и велели садиться, я еще ровным счетом ничего не понимала. Опустилась осторожно, как стеклянная, на что– то мягкое, расстеленное на полу. Меня тут же схватили за плечи и повалили на спину. Лежать оказалось еще интереснее, чем сидеть или идти: мне чудилось теперь, что я качаюсь на плотной волне океана, уплывая далеко-далеко в счастливую и беззаботную с рану…
Тем временем чьи-то быстрые, умелые пальцы пробежались по мне, старательно расстегнув все до одной пуговицы на моей груди. Я поняла, что девицы решили, будто мне дурно и пытаются привести меня в чувство. Сердце мое наполнилось горячей благодарностью, я замотала головой, пытаясь сказать, что мне хорошо, и не надо обо мне беспокоится – и тут же друга рука легла на мой рот, больно прижав губы. Кто-то так же деловито завернул подол моего платья, аккуратно снял тряпочные босоножки, не поленившись расстегнуть оба ремешка… Я все еще ничего не понимала, принимая действие за невинную игру. И лишь когда почувствовала, как с меня сдергивают белье, догадалась, что сейчас произойдет нечто, касающееся той самой тайной области.
В моем пьяном мозгу шевельнулась лениво-радостная мысль о том, что вот бабушка сидит дома и не знает ничего, что она назвала бы это страшно аморальным, а значит… Но тут кто-то тяжко навалился на меня и влажными ладонями схватился за мои груди. Он тискал их полными горстями, месил как тесто, точно хотел оторвать от туловища, размешать и вылепить нечто новое, еще неизвестное миру. Мне не было больно – это была моя и в то же время вроде бы совсем и не моя грудь, – было лишь смешно, я качалась на теплых океанских волнах и существовала как бы сразу в двух местах. Вроде бы лежала навзничь, но какая-то часть меня была высоко и видела оттуда меня саму, распятую на грязном полу с разведенными голыми ногами, которые кто-то крепко держал для надежности. Но мне почему-то и от этого не стало ни страшно, ни противно. Я была настолько пьяна, что мне все стало безразлично – до сих пор, спустя столько лет, я не могу понять, как сумела напиться до такого бесчувствия. Потом мне вдруг стало щекотно, и я наконец высвободилась от глушившей меня ладони и расхохоталась в полный голос. Видя, что я не собираюсь звать на помощь, рот мне больше не зажимали. Но ноги держали не ослабляя. Держали девицы: я чувствовала острый металлический перстень, глубоко вдавившийся в мое тело. Чужой металл причинял боль; я заворочалась, я хотела сказать, чтоб они меня отпустили, ведь я и так никуда не убегу – но не могла этого сделать, потому что мое горло, всю меня целиком от пяток до ушей заполнил приступ пьяного хохота, не оставив места словам.
Я не уловила момента, когда стала женщиной. Даже не почувствовала в себе ничего чужеродного. Просто когда лежавшее на мне тело вдруг задергалось туда-сюда все быстрее, я елозила вместе с ним, точно нас что-то соединяло. Потом тело напряглось, дернулось еще пару раз и вдруг обмякло, отяжелело, сделалось неподвижным, и в воздухе запахло потом. Еще