как это чаще свойственно женской красоте (ввиду ее известной хрупкости – ведь она еще и так недолговечна!) – напротив, приковывает к себе, заставляет искать новые признаки: поворот головы, руки (они говорят не меньше глаз), грациозный жест, походка (несколько шагов, сделанных ею по комнате, оставили впечатление медленного полета), и как вершина, как разрешение музыкального оборота, – голос, в иных случаях могущий перечеркнуть все, но в этой женщине – стягивающий отдельные черты-посылки доказательством истины.
Не знаю, что там она подумала обо мне; казалось, она также находит подтверждение своим догадкам в этой – не знаю как сказать: области? – как нашла его и подкрепила едва заметным кивком при беглом осмотре нашей библиотеки. Я недаром назвала это «областью» – то, куда стремится проникнуть, я понимала, моя собеседница (я все еще не решаюсь произнести ее имя; так же не решалась тогда – обратиться к ней иначе как на «Вы», смущаясь тем, что не могу выговорить «Таня», или «Татьяна», или, на худой конец, «Татьяна Васильевна») – она искала во мне черты своей единственной, неустранимой соперницы, и было что-то в ее повадке от охотника, расставляющего силки. Зная отца, я могу себе представить, какую грандиозную тайну выпестовал он своей скрытностью, «сухостью» (слово из лексикона бабушки Сони), неумением «исповедаться», а возможно и болью сердечной, загнанной вглубь, охраняемой от прикосновений и, кто знает, не диковинно ли цветущей в «подземном царстве»? Но что кроме поверхностного сходства, некоторого подобия черт (стоит добавить – геометрического) можно отыскать в дочери, если даже таковое сходство никем не оспаривается, а, напротив, подчеркивается всеми, кто имел возможность делать сравнения воочию? Тем не менее, пристальный взгляд проницает видимую границу и устремляется к чему-то такому, что схватывается воображением, домысливается и в результате всплывает живым – до галлюцинации – образом. Своего рода гадание перед зеркалом при свечах, разновидность медитации. Похоже, во мне самой тогда проснулось давнее любопытство, казалось, окончательно погребенное под грудой омертвелых чувств, потускневших воспоминаний и новых проблем: может быть, это из области гипноза, но на какое-то мгновение под взглядом сидящей напротив меня женщины я будто стала другой; уверена, что если бы в тот момент кто-нибудь спросил, как меня зовут, я назвала бы мамино имя. (Я уже говорила – подобное «перевоплощение» часто настигало меня раньше в «околосонном» состоянии.) Когда мы заговорили, это странное, едва ли не мистическое чувство прошло, но долго еще преследовало ощущение иррациональности: его трудно передать словами – похоже на то, как водопад каких-то давних, забытых сновидений затопляет память, с беспорядочной поспешностью мешая картины, о происхождении которых в точности ничего не известно: твои ли они? откуда? что означают?
Она хотела найти во мне разгадку тайны, которая была и оставалась