по опросу участников) четырех лет и пяти месяцев. Я вижу себя на гигантской карусели, уносящей нас вперед и тем не менее чудесным образом поставляющей снова и снова к исходной точке – будке машиниста, где через дверь видны какие-то рычаги, но человека там нет, и мне страшно, мне кажется, полет наш не управляется, и мы не сможем остановиться. Я закрываю глаза и прижимаюсь к отцу. Но что за полет с закрытыми глазами? Смотрю вверх и вижу, как верхушки деревьев кружатся около неподвижно висящего в центре хоровода маленького белого облачка. Потом сила, поднимавшая нас высоко над землей, ослабевает, сиденье плавно снижается, скользит над помостом и будто утыкается в невидимую преграду. Папа держит мою руку, но я не могу идти, потому что кружится голова, он сносит меня по ступенькам, и мы садимся на скамейке невдалеке от коварного аттракциона. Теперь мне уже не страшно. Я снова поднимаю глаза и с удовольствием наблюдаю замирающее кружение древесных крон. «У девочки слабый вестибулярный аппарат» – говорит отец, когда мы возвращаемся домой. «Может, оно и к лучшему» – произносит мама загадочную фразу, над которой поразмыслив немного и не найдя в ней причины для успокоения, я спрашиваю: что же тут хорошего если кружится голова?
Нет, конечно это не первое воспоминание – оно, пожалуй, слишком «сюжетно». Еще раньше вспыхивают картинки в ярком солнечном свете (не он ли причиной запомнившемуся?): мы на берегу озера, окруженного лесом, голубизна и зелень смешиваются в зеркале воды и тускнеют от примеси желтого на песчаной отмели. Купание обдает холодом. Меня запеленывают в большое махровое полотенце и сажают «на солнышко» – греться. Велосипед: я балансирую на багажнике, держась за самодельную рукоять позади седла и следя за тем чтобы пятки были как можно дальше разведены в стороны – от спиц, норовящих затянуть в свою сверкающую орбиту всяк зазевавшуюся конечность: говорят, однажды это случилось с моей ногой – но я не помню. Велосипед – наша фамильная страсть; отец прав, говоря что движение полной мерой переживаешь только в седле. Возможно, это «подкоп» некого архетипа – пересев в автомобиль, мы утратили «ощущение седла», зато еще крепко держимся за «поводья» – баранку, пытаясь извлечь из нее последние крохи удовольствия. В школе нас учили «вождению» – прививали бациллу некрофильства (по утверждению Фромма); что из этого вышло? – то, я думаю, что мой брат оказался на больничной койке. Я готова ответить за свои слова, больше того – за убеждения, я первой вступлю в «Лигу борьба с автомобилизмом», если таковая вдруг обнаружит себя в пределах досягаемости, не оставшись плодом воображения моего любимого папочки. Безудержной гонке техницизма должен быть положен предел – слишком дорого заплатила за нее наша семья. Мой «слабый вестибулярный аппарат» исправно служит мне в этом начинании: едва устроившись за рулем и тронув с места, я начинаю ощущать легко головокружение, шоссе повергает меня в панику,