теперь, после всего происшедшего – Твоего Поступка – я наделяю ими Тебя), а это именно то, что намагничивает женскую душу и может создать в ней заряд любви. Ты спросишь, конечно, понимаю ли я под этим лишь бойцовские качества или еще и хитрость, и ловкость, и коварство, и талант. Безусловно. Не только сила и выносливость, но эти последние отличают истинного бойца. И как сказал один мой любимый автор – у каждого свой бык. (Когда-нибудь мы непременно поедем с Тобой в Испанию на ловлю форели и тогда постараемся завести знакомство с живым матадором.)
Ты совершенно прав, когда в очередном припадке ревности говоришь мне: я тебя сделал. (Немного филологии: кажется у Миллера в «Тропиках» – не упомню в каких именно – спрашивают: «Ты ее уже сделал?» – вкладывая в это «сделал» вполне определенный смысл; я бы перевела это место по-иному – из двух возможных глаголов там употреблен «do», тут было бы правильней: «Ты уже сделал с ней это?», только Твоя подсказка из марьинорощинского жаргона военных лет заставила меня остановиться на первом варианте.) Ты меня сделал (извини) во всех смыслах. И сделал это так хорошо, что все пытавшиеся доделать (моя находка! – по части филологии я, пожалуй, в скором времени переплюну Тебя) казались мне жалкими подмастерьями. Можно ли достроить дворец, созданный по единому архитектурному плану? Можно, разумеется, пристроить флигель- другой, но целое от этого придет в упадок. Ты это знаешь. Но и должно знать: опыт любви у женщины не накапливается как сумма в некоем уголке сознания – он образуется взрывообразно и остается на всю жизнь застывшей музыкой – взметенностью чувств и ощущений. Это ужасно, потому что – загадка, которую нельзя разрешить. Вам говорят: забудьте, мы все тут перестроим по-новому, или снесем, чтобы очистить площадку и выстроить новый, еще более роскошный дворец; и начинают возводить стены, а те буквально рушатся на глазах, повергая вас в еще более глубокую ностальгию. Помню, как однажды я задала Тебе вопрос, имея в в виду Лорочку Салгир: ты ее уже сделал? (Это случилось в один из моих ностальгических приступов.) Ах, как Ты взвился! Потом Ты все отрицал, ссылаясь на подпитие, но разреши не поверить: амнезия, как правило, касается второстепенного, но Ты – ударил меня! Такое не забывается, во всяком случае я не верю. Конечно, то была тривиальная пощечина, но как Ты мог поднять руку? Впрочем я утешилась тем, что у Пруста в его «энциклопедии ревности» такое нередко происходит с аристократами. Ведь в сущности я тоже была Твоей пленницей. И сколько бы ни предпринимала попыток освободиться, все они окончились неудачей. Последней стало мое решение завести ребенка. Я понимала: идя наперекор Тебе, совершаю нечто непредсказуемое в своих последствиях. Но и дальше так продолжаться не могло. В жизни женщины наступает период, когда при всем видимом благополучии – и благополучии подлинном, если ограничиться рамками любви, дома и карьеры – она теряет свое