догадка:
«Он знает, что Колен Патюрель любил меня… и что я любила его…»
Ей стало страшно, больно. Вся ее жизнь представилась ей как цепь неисправимых ошибок, за которые ей придется теперь расплачиваться слишком дорогой ценой.
«Да, я тоже любила других… Но ведь это ничего не значит!» – хотела крикнуть она, охваченная неосознанной женской гордыней.
Как объяснить ему все это? Нет таких слов!
Ее плечи поникли. Жизнь легла на них каменной тяжестью.
Подавленная, она уронила лицо в ладони.
– Вы же видите, дорогая, что возражения не помогают, – пробормотал он глухим голосом, который по-прежнему, казалось ей, принадлежит не ему, – и я еще раз повторяю вам, что не приму участия в этой лицемерной комедии, которую вы, женщины, прекрасно умеете разыгрывать. Я сам не испытываю угрызений совести и предпочитаю видеть вас такой же… И чтобы окончательно успокоить вас, даже скажу, что понимаю ваше потрясение. Еще бы, готовишься вступить в брак с новым избранником сердца, а тут вдруг объявляется давно и прочно забытый супруг, который к тому же, кажется, требует от тебя отчета! Успокойтесь, все в порядке. Разве я сказал, что буду препятствовать вашим матримониальным планам… если они так дороги вам?
Эта демонстративная индульгенция была для нее самым тяжким оскорблением, которое он мог нанести. Неужели он допускает мысль, что теперь она соединит себя узами брака с другим? Нет, это просто знак того, что он не нуждается в ней больше, что он с легким сердцем принимает то, что ей кажется полной ересью. Он стал грубым, бесчувственным греховодником. Все это просто непостижимо! Кто-то из них потерял разум – или он, или она!
Он хотел унизить ее, а это, напротив, придало ей силы. Она выпрямилась и бросила на него высокомерный взгляд, машинально сжимая палец, на котором некогда носила обручальное кольцо:
– Вы говорите вздор, сударь. Да, прошло пятнадцать лет, но, поскольку вы живы, я по-прежнему ваша жена, если не перед людьми, то перед Богом.
Судорога на мгновение исказила лицо Рескатора. В этой женщине, которую он отказывался признать своей женой, он вдруг вновь увидел непреклонную молодую девушку знатного происхождения, которую много лет назад ввел в свой тулузский дворец.
Мало того, в каком-то мимолетном видении она предстала перед ним в облике светской дамы, какой она была… в Версале. «Самая прекрасная из придворных дам, – как рассказывали ему, – больше королева, чем сама королева».
В одно мгновение он мысленно сорвал с нее грубые тяжелые одежды и представил ее себе во всей красе, в свете люстр, с обнаженной белой спиной и безукоризненными плечами, с дорогим колье на шее, представил себе ее гордую осанку.
Вынести это было выше его сил.
Он встал, потому что, хотя и пытался выглядеть бесстрастным, нервы его были на пределе.
Но когда после долгого молчания он снова обернулся к Анжелике, его лицо было по-прежнему