деталей не вдаются. Не будем и мы вдаваться. Отметим, однако, что, с тех пор как Эймер впервые определенно сформулировал гипотезу ортогенеза (Eimer, 1888, 1897), аналогичные гипотезы выдвигались много раз. В частности, у нас особую известность получила гипотеза «номогенеза» Л.С. Берга (1922). В той или иной степени близкие представления о «внутренней направленности» эволюции выдвигали многие палеонтологи. Таковы «линии», или «цепочки» (enchatnements – Gaudry, 1896), «ректиградации» и «аристогенез» (Osborn, 1934), «протерогенез» (Schindewolf, 1936), «гологенез» (Rosa, 1931). Совсем недавно с утверждениями об имманентной направленности эволюции выступил французский зоолог RR Grasse (1973).
Всем автогенетическим гипотезам свойственны два фундаментальных недостатка: 1) они только декларировали существование неких «законов», «целей», «направлений», но не смогли указать конкретный, материальный биологический механизм этих «законов» – механизм, который обеспечивал бы движение именно к этим целям (а Дарвин указал механизм, и, как известно, именно это и обеспечило успех его теории); 2) не признавая адаптивного значения структур и адаптивного характера эволюции, автогенетические гипотезы изолировали себя от большинства остальных биологических дисциплин, в то время как дарвинизм непрерывно продолжал и продолжает укреплять свою связь со всеми разветвлениями биологии, играя роль остова, связывающего воедино все многообразие этих разветвлений.
Мне представляется, что оба указанных недостатка имеют общий корень: слабость логики как в анализе биологических фактов, так и в построении гипотез. О ряде неточностей в рассуждениях Любищева речь уже шла выше. Остановлюсь еще на одном примере логического «смещения» в его антидарвинистическои аргументации. Так, авторы упоминают, что Любищев «предлагал указать конкретные факторы отбора, заставившие одного из раков после каждой линьки клешней вводить песчинку в вестибулярный аппарат» (с. 117). Вопрос, действительно, поначалу озадачивает. Однако нетрудно обнаружить, что озадачивает он просто-напросто своей алогичностью, тем, что он не по существу сформулирован. Ведь не отбор заставляет рака поступать определенным образом в определенной ситуации, а генетическая программа этого рака. Формулировать же вопрос так, как его формулирует Любищев, – это все равно что, например, потребовать: «Укажите конкретные факторы, почему всякий раз, когда я читаю «Евгения Онегина», я обнаруживаю в произведении сцену дуэли».
Вопросы следовало формулировать иначе: как сложилась в ходе эволюции такая программа поведения у рака; как сложилось в ходе творчества поэта такое содержание романа? Насчет поэта пушкинисты, вероятно, могут рассказать много интересных деталей. Но и не будучи пушкинистом, можно смело предположить, что в воображении поэта возникали многие варианты различных сцен и что он отобрал из них лишь наиболее удачные. И не будучи специалистом по ракам, можно уверенно сказать, что в ходе эволюции возникали многие варианты «сценариев» поведения, но были закреплены отбором и вошли в стереотипную программу