лифт и произнёс из полумрака:
– Подумайте вот над чем, меня нельзя понять мирскими умозаключениями. Я праведник благодаря Откровениям Иоанна Богослова.
– Хорошо, когда у тебя слуга праведник.
Фрэнк спустился вниз, и дверь с шумом захлопнулась за ним. Мортон не хотел лишать человека его религии, если ему так искренне комфортно, но Фрэнк нравился ему больше, когда он делал всё, как в комическом выходе слуги из мюзик-холла. После тридцати одного года в британской армии Фрэнк был совершенным денщиком, лгуном, воришкой и эстрадным артистом. Он умел готовить, гнуть свою линию, спорить с кредиторами, делать замечание по этикету и пародировать всех офицеров, которым он когда-либо служил. Мортон был уверен, что он и его пародирует, или, по – крайней мере, делал это, пока в нем не проявилось кальвинистское неприятие юмора. Фрэнка нужно было выводить из приступов подавленного настроения, подумал Мортон; нужно, чтобы его захватил новый интерес.
Что ж, может, устаревшее письмо от Кэтрин Джонсон, как раз могло бы это сделать.
Он поднялся наверх в комнату, которая служила ему и как спальня, и как кабинет, заваленный теперь реликвиями жизни после тюрьмы. Он отшвырнул поношенные сапоги, в которых он топал из Трансильвании, соломенный чемодан, который был всем тем, что он мог себе позволить в Клуже.[10] Отодвинув брезентовую куртку, которую он носил, будучи палубным матросом на пароходе на Дунае, сел за пыльный письменный стол.
Его мучило то, что от неё не было письма. Может, она не знала, что он выбрался. Может быть, она думала, что он мёртв; она жила в мире проституток и нищеты, редко читала газеты, никого не знала. Он вздохнул. Во время поездки они переписывались; даже в тюрьме он писал ей, в последние недели почти каждый день. До ареста письма от неё доходили до него; потом он ничего не получал, не ожидал получить, но, когда они проезжали по пути назад через Париж, он отправил ей телеграмму. Думал – скорее, надеялся – что найдёт записку, в которой она просит навестить ее. Возможно, телеграмма до неё не дошла. Возможно.
Он попытался написать ей письмо, что он живой, что он в Лондоне, колеблясь, написал сначала: «Моя возлюбленная Таис», затем довольствовался – «Моя дорогая миссис Мельбур». Остановившись, наконец, на «Дорогая миссис Мельбур», на целой странице написал о том, что не получал от неё писем в тюрьме, о том, что, когда был в бегах, не получал вообще почты, обо всём этом. После всё вычеркнул, и просто написал: «Я бы хотел тебя увидеть. Можно я приду?» Он отправил недовольного Фрэнка найти курьера на Рассел Сквер, чтобы тот доставил это на телеграф с оплаченным ответом.
Мортон сидел, положив голову на руку, опираясь локтем на стол, уставившись сквозь немытое окно на тыльную сторону дома в сорока ярдах[11] от него. Он снова глубоко вздохнул. От радостного настроения раннего утра ничего не осталось; а мучали: молчание Дианы Мельбур, тайна женщины, которая спрятала письмо на картине, раздражение на Олбани, который его нашёл. Он решил написать ему: «Должен поблагодарить вас за пересылку мне конверта, который, как вы говорите, нашли сзади на миниатюре