дня бракосочетания.
Закончив свой рассказ, Ахлам тяжело вздохнула и посмотрела куда-то перед собой. Что представилось ей там в ту минуту? Какое решение она готова была принять тогда, скоропалительно, поддавшись минутному чувству безысходности? Комната ее была тускло освещена слабыми солнечными лучами, едва пробивавшимися сквозь плотные облака, за окном слышно было бульканье и журчание весенней капели. В холодном полумраке вырисовывались контуры небольшого стола, заваленного учебниками Нур. Напротив стола разместился небольшой двустворчатый шкаф, а дальше вдоль стены – кровать Нур. Справа от входа, прямо под окном располагалась такая же кровать-близнец, на которой спала Ахлам. Собственно, на этом скромном ложе мы и сидели все это время. Я перевела взгляд на девочку. Нур сидела в дальнем углу комнаты, тихая и подавленная, вся ее решительность вдруг испарилась, как испаряется роса с первыми лучами рассвета. Она повернулась ко мне, и в ее взгляде так явно проступила надежда, вероятно, на то, что мне удастся отговорить ее мать от принятого решения. Сообразив, что от меня, возможно, сейчас зависит хрупкий мир этой маленькой семьи, я собралась с духом и подсела рядом с девочкой.
– Знаешь, Нур, – заговорила я шепотом, ласково перебирая ее длинные густые волосы, – я тебя хорошо понимаю, ведь у меня у самой отец погиб, когда я была маленькой…
– Правда? – Нур посмотрела на меня с зародившимся интересом.
Это была правда, в такую минуту совесть не позволила бы мне соврать. О драме собственного детства я говорить не любила, к тому же, время давно излечило все раны прошлого, остались лишь факты, голые и бездушные – отец погиб, когда мне было пять, я часто завидовала подружкам, идущим под руку со своими папами, еще долго проверяла почтовый ящик и прислушивалась к шагам за дверью, надеясь на чудо. Я тоже рисовала его портреты, правда (в силу возраста и отсутствия художественных способностей), не столь умело, как Нур, а потом прятала их под простыней. Я боялась, что мать найдет их и уличит меня в предательской слабости, ведь мне так хотелось казаться сильной! Я хорошо понимала чувства Нур.
– Как он погиб? – спросила она меня.
– Его убили в Афганской войне, – ответила я, заметив, как взлетели вверх широкие дуги ее темных бровей, – а мать больше никогда не вышла замуж… Ей было очень тяжело…
В темных глазах Нур отразилось сочувствие. Она долго еще слушала мой монолог о тяготах матерей-одиночек, о трудном детстве и о том, как все мы пали жертвами бесчестных войн, унесших с собой дорогих и близких нам людей. Ахлам тоже слушала, и в глазах ее блестели слезы, те самые, которых никогда прежде мы не видели. И в этой маленькой комнате в женском приюте, отделенной от внешнего мира крутым обрывом и сосняком, мы, такие разные, такие непохожие друг на друга по культуре быта, языку, вере и возрасту, мы вдруг стали родными. Ведь, словами Экзюпери, «если кто-то мыслит