прозрачным, золотистым запахом – должно быть, к чаю подали свежесваренное абрикосовое варенье.
Лиза потянулась, сцепив руки над головой, поднялась было, дрогнула всем худеньким гладким телом – и откинулась обратно на подушки. Что может быть лучше, чем утро после долгой болезни, когда ты разлепляешь глаза и вдруг понимаешь, что отек в горле спал, и от пульсирующей боли в висках и затылке осталось лишь легкое эхо, воспоминание… Тебя больше не тошнит при попытке поднять голову, не надо плачущим голосом просить воды, не нужно стыдно свешиваться с края кровати над отвратительно блестящим тазом, не надо лежать без движения, смешно заботясь о холодном компрессе – лишь бы только не упал. Ты понимаешь, что позади лихорадочные горячие ночи, и слезы матери, и сутулый длиннолицый врач с жесткими пальцами и до одурения горьким лекарством. И главное – лето, лето еще не закончилось, и сколько ни заберешь у осени теплых дней – все твои.
– С днем рождения, барышня, – Марфуша сморщила в улыбке веснушчатое лицо. – Вот ведь радость какая, к самому праздничку поправились.
И Лиза выкатилась из кровати, зашлепала босыми ногами по теплому дереву и, раскинув руки, вылетела на террасу, обняла мать и зарылась лицом в хрусткое кружево на ее груди.
– С пятнадцатилетьецем! – прогудел отец, положив тяжелую ладонь на голову дочери и гладя ее по коротко стриженным из-за болезни волосам. – Молодец, Лизавета. Успела тепло застать. Я уж думал, как тебя до станции везти поаккуратнее, когда с дачи в город соберемся.
– Не надо… Что же ты так… – прошелестела мать.
– Что «так»? – хохотнул отец. – По-твоему, прошла болезнь – так и не говорить о ней? Может, еще ножик под кровать Лизавете положить, чтобы немочь покромсал и лихоту разрезал?
Конец фразы он прогнусил тонким жалостливым голосом, наподобие деревенских старушек, которых мать тайком приводила – а ведь и правда, приводила! – к постели дочери, чтобы «сглаз отшептали».
Лиза радостно, чуть смущенно улыбнулась и, мазнув пальцем по краю блюдечка с вареньем, убежала обратно в комнаты – одеваться в праздничное.
Выбирать платье после долгой болезни было приятно. Каждая оборка, кружевная строчка или пышный воланчик казались совсем новыми, ненадеванными. Лиза отвыкла от вида себя в зеркале и с удовольствием вертелась перед большим трюмо с потемневшей по углам амальгамой. Настроение портила только стрижка… но вон же, вон стоят коробки со шляпками, и каждая из них так и просится украсить виновницу сегодняшнего торжества!
Гости начали собираться к вечеру. Приехала из города тетушка Евдокия – поглядеть на драгоценную племянницу. Прибыл Федор Петрович, приятель отца – ловко поцеловал тонкие пальчики «новорожденной» и пропел дребезжащим фальцетом: «Проезжая мимо станции, у меня слетела шляпа», после чего вручил Лизе фетровый котелок, полный васильков. Пришли сестры Каляевы с соседней дачи, с огромным блюдом сладкого винограда и свежими сплетнями. И уже когда стемнело, и все степенно