становлюсь все более похожим на старшего товарища. Намедни он обещал познакомить меня с главной надеждой в борьбе с эпидемией, всякий раз набирающей обороты. Как сказывал один инвалид, Семенов Пал Палыч, что лечился тут от воспаления бронхов, всему виной министры: если бы они не сговорились промежду собой, Сербская Война, конечно, вышла бы в большое немирье, забрала бы множество народу. А так богу приходится добирать положенное болячками. Занятные все-таки суеверия среди военного люда кружат. По-своему не менее бесчеловечные, чем наши, медицинские.
Весновский, однако, был изрядно задумчив, выслушав Семенова, и долго не отзывался на все попытки завести разговор.
А за окном – весна, беспутица, и иной раз больных привозят – впору уже хоронить. Как обычно, лихорадка разыгралась с новой силою.
…1921 г.
Когда я пишу эти строки, мне ужасно хочется курить: перед глазами так и стоят ровные стеллажи с искусственно выращенными мозгами, которые таят в себе что-то, чего я не могу не то, что понять или, упаси Господи, одобрить, – даже просто смириться.
Курить. Напиться.
Кричать.
…1921 г.
Прошло семь месяцев с тех пор, как я в последний раз открывал дневник. Не знаю, стоило ли вообще сегодня…
Но – по порядку, иначе и сам через некоторое время не поймешь, о чем речь.
Весновский – определенно имя и эпоха в науке, по меньшей мере, медицинской, а скорее того, в науке вообще. Или злодей, равного которому трудно даже вообразить.
Весною он повел меня в свою лабораторию. То, что я там увидал, не привиделось бы никому и в страшном сне; для медиков, однако, это шанс, какого не бывало с древности – вообще никогда. Шанс обучиться, не терзая и не пытая живых людей неопытной, неверной, грубой рукою.
Там содержатся образцы живого человеческого мозга, в которых он поддерживает жизнь – в том числе, мозг Пафнутия Семерни, если я догадываюсь верно. Все они выжили после лихорадки, очевидно, обладая неким свойством организма, что позволило противиться заразе некоторое время. Все они, однако, умерли снова, как с досадой признался Весновский.
С извлеченными тканями мозга умерших, а затем и с мозгами единожды выздоровевших он проводит опыты все эти годы, тщательно изучая реакцию на возбудителя лихорадки с помощью микроскопа.
Успехи достаточно велики: каждый мозг остается живым – по крайней мере, функционирует, насколько можно судить. На мой вопрос об этом наставник ответил однозначно, но по лицу было заметно изрядное неудовольствие.
В конце концов, примерно через две недели, Весновский рассказал о том, что произвел и обратный опыт: попробовал пересадить мозг одного молодого человека в тело другого, только что скончавшегося от лихорадки.
Результаты были неоднозначными: так, мозг сумел взять управление вегетативными функциями вроде дыхания и сердцебиения, даже издавать звуки посредством голосовых связок. Увы, но ни малейшего отклика на зрительные