случай, но который произошёл с кем-нибудь другим. И напоследок, чтобы он никуда не пошёл жаловаться, объясни, что территория отделения делится на участки и что, кроме опера, обслуживающего его участок, абсолютно никто в раскрытии этого преступления не заинтересован ни в Главке, ни в Министерстве Внутренних Дел. При этом ты ничуть не покривишь душой, ибо, собственно, так оно и есть. Но всё это, конечно, относится к тому случаю, если заявитель принёс «глухарь», то есть явно не раскрываемое преступление. Короче, твоя задача тактично объяснить, что он погорячился, придя в милицию. Это на первых порах трудновато будет, но когда ты этому научишься, можешь смело считать, что стал опером. А пока ты ещё птенец.
– Ты сейчас научишь Эдика чему не надо. Не слушай этого оболтуса.
Главное – научись справки и бумажки писать. Как Жеглов говорил грамотная бумажка в нашем деле дорогого стоит.
– Он про спрос говорил, а не про бумажки.
– Ерунда, бумажки важнее.
– Кстати, о бумажках. У меня уже все бланки кончились и листы чистые. Ты только посмотри, на чём пишу – «Акт технического оборудования объекта». В столе нашёл, кто-то по наследству оставил. Где бумагу-то брать?
– В канцелярии возьми.
– Канцелярия сама попрошайничает. Бардак.
– Брось ты. У меня уже месяц ни одной лампочки не горит, пишу только днём, а по вечерам, если дежурю, у Соловца сижу. Так что, Эдик, привыкай к спартанским условиям. Посидишь с полгодика у Толика, пока тебе три метра не выделят. Вон в 84-м и таких условий нет. Опера, как в камере, по пять человек сидят. Ни тебе человечка вызвать, пошептаться, ни бумаг в тишине пописать. Какая в такой обстановке, к чертям, работа? Помню, Юрка Михайлов, опер ихний, мучался-мучался, а потом вытащил стол из отделения, поставил в садике напротив, под яблоней, и сел там бумаги писать.
Людей туда же вызывал. Начальник, конечно, к нему: мол, что, рехнулся? А Юрик, молодец: «Нет, – говорит, – пока кабинета у меня не будет, никуда не уйду, хоть увольняйте». И хрусть яблочком с дерева. Может, так бы там сидеть и остался, если б секретные бумаги писать не начал. Разложит на столе дела всякие и пишет себе. Прохожие, конечно, интересуются, что это за чудо там сидит под яблоней? А Юрик в ус не дует. Ну, а когда он стукачей туда приглашать начал, тут начальство засуетилось. Отгородили ему закуток фанерой в Ленинской комнате, он туда и переехал. Кстати, нам тоже так сделать надо. Ленинская комната пол-отделения занимает, работать негде. На фига эта комната нужна? Пару раз в году собрания провести да пол в субботник помыть? Надо будет Георгичу предложить.
Кивинов вышел из кабинета и направился к себе. Должны были подойти люди, вызванные им по материалам. Он сел в кресло и ещё раз пролистал заявления, чтобы не перепутать, кого зачем вызывал. Иногда из-за большого количества преступлений невозможно запомнить, кто есть кто, и опер беседует с вызванным по абсолютно другому вопросу, вызывая, естественно, у оппонента справедливый гнев и возмущение.
Кивинов