нет, граф, я сделаю то, что вы захотите! – воскликнул юноша.
– В таком случае, не граф и не виконт будут это решать, – сказал герцог, – а я. Я увожу его. Морская служба – это великолепная карьера, друг мой.
Рауль печально улыбнулся, и сердце Атоса сжалось, и он ответил ему строгим взглядом.
Было уже поздно, и герцог встал и быстро сказал:
– Я тороплюсь; но если мне скажут, что я потерял время в разговорах с другом, я отвечу, что записал отличного новобранца.
– Прошу меня простить, – перебил Рауль, – не говорите этого королю, потому что не ему я буду служить.
– Кому же ты будешь служить, милый друг? Теперь уж не те времена, когда можно было говорить: «Я принадлежу господину де Бофору». Нет, теперь мы все, от мала до велика, принадлежим королю. Поэтому, если ты будешь служить на моих кораблях – никаких недомолвок, мой милый виконт: ты будешь служить королю.
Атос с нетерпением ждал, что ответит на этот трудный вопрос Рауль, непримиримый враг короля – своего соперника. Он надеялся, что желание разобьется об это препятствие. Он был благодарен господину де Бофору за его легкомыслие или же великодушие, благодаря которому еще раз подвергался сомнению отъезд его сына, его единственной радости.
Но Рауль все так же спокойно и стойко ответил:
– Герцог, вопрос, который вы мне задаете, в душе я уже решил. Я буду служить на ваших кораблях, раз вы милостиво согласились взять меня с собой, но служить буду более могущественному господину, чем король, – я буду служить Богу.
– Богу? Каким же образом? – в один голос воскликнули Атос и герцог.
– Я хотел бы дать обет и стать мальтийским рыцарем[2].
Эти слова, отчетливо и медленно произнесенные Раулем, упали, подобно ледяным каплям с черных деревьев в зимнюю бурю.
Это был последний удар, и Атос пошатнулся, а сам герцог почувствовал, что к нему подступили сомнения. Гримо глухо простонал и уронил бутылку, которая разбилась на ковре, но никто на это не обратил внимания.
Герцог де Бофор пристально посмотрел на молодого человека и прочел на его лице, несмотря на опущенные глаза, такую решимость, которой никто не смог бы противостоять. Что же касается Атоса, то он знал эту нежную и непреклонную душу и не надеялся отклонить ее от рокового пути, который она только что избрала. Он пожал протянутую руку герцога.
– Граф, через два дня я еду в Тулон, – сказал господин де Бофор. – Приедете ли вы ко мне в Париж, чтобы сообщить мне ваше решение?
– Я буду иметь честь приехать, чтобы еще раз поблагодарить вас за все ваши милости, монсеньер, – ответил граф.
– И привезите мне вашего сына, независимо от того, едет он со мной или нет, – добавил герцог. – Я ему дал слово, а от него требую только вашего разрешения.
И, пролив этот бальзам на раненое отцовское сердце, герцог потрепал по плечу старого Гримо, который как-то неестественно моргал глазами, и присоединился к своей свите, ожидавшей его в саду.
Когда свежие и отдохнувшие лошади быстро умчали гостей, Атос и де Бражелон остались одни. Было одиннадцать