того как ситуация стала понятна, гвардейцы оказались в семи сотнях ярдов от бурских окопов, другие войска – примерно в девяти сотнях, причем на очень пологом склоне, что делало в высшей степени затруднительным найти хоть какое-то укрытие. Перед глазами солдат лежала мирная картина: река, домишки, гостиница, никаких солдат, никакого дыма – кругом безлюдно и спокойно, если не считать кратких вспышек огня. Однако грохот стоял жуткий. Солдаты, которые уже привыкли к грому больших орудий, монотонному рокоту «максимов» и треску «маузеров», снова напряглись от злобного «визга» автоматического скорострельного оружия. «Максим» шотландских гвардейцев попал в ураган снарядов этой штуки. Каждый снаряд был не больше крупного грецкого ореха, но они летели очередями по десять-двадцать. Солдаты и орудие были уничтожены мгновенно. Что же касается пуль, то воздух буквально пульсировал от их жужжания. По песку шла рябь, как на озере во время дождя. Наступать было невозможно – об отступлении не хотелось даже думать. Солдаты упали плашмя, вжались в землю. И без конца, залп за залпом, волны оружейного огня набегали и бились перед ними. Пехота тоже стреляла и стреляла – но во что было стрелять? Изредка показавшийся глаз или кисть руки бура на кромке окопа или за камнем – не мишень для расстояния в семьсот ярдов. Интересно было бы узнать, сколько британских пуль нашли в тот день свою цель.
Кавалерия была бесполезна, пехота бессильна. Оставались только орудия. Когда какой-либо отряд оказывается в беспомощном положении, он всегда обращает умоляющий взгляд на артиллерию и, по правде сказать, редко когда не получает поддержки храбрых пушек. Теперь 75-я и 18-я батареи полевой артиллерии стремительно загрохотали вперед и в тысяче ярдах приготовились к бою. Корабельными орудиями занимались четыре тысячи человек. Но и всех их вместе было недостаточно, чтобы подавить огонь противостоящих пушек большого калибра. Метуэн, должно быть, молил об орудиях, как Веллингтон о ночи, и никогда прежде молитва не получала ответа столь впечатляюще. Из британского тыла показалась новая батарея – нежданная, незнакомая. Усталые лошади тяжело дышали, солдаты, покрытые коркой из пота и грязи, вгоняли их в последнюю судорожную рысь. Путь батареи отмечали трупы лошадей, погибших от полного изнеможения. Кони сержантов тоже тянули орудия. Сами сержанты из последних сил шагали рядом с пушками. Это была 62-я батарея полевой артиллерии, которая за восемь часов прошла тридцать две мили. Теперь, услышав впереди шум битвы, последним отчаянным усилием она ворвалась на линию огня. Майор Гранет и его солдаты заслуживают самого глубокого уважения. Даже доблестные немецкие батареи, которые спасли пехоту при Шпихерне,[41] не могут гордиться подобным подвигом.
Теперь пушкам противостояли пушки, и пусть победят лучшие из артиллеристов! Мы имели восемнадцать полевых и корабельных орудий против замаскированной артиллерии врага. В воздухе туда и обратно с воем проносились снаряды. Усталые солдаты