Ты отец, иди и разберись.
– А это все твое воспитание! Вырастила из парня какую-то девчонку! Ты бы на него еще платьица надевать начала!
– Ну почему у всех дети как дети, играют в то, во что положено играть. Нет, у нас какой-то недоделанный!
– Я вот ему дам! Ничего, быстро отучу, сделаю из него мужчину!
– Сделай! Шестой год уже делаешь, а все без толку!
– Ты меня еще тут учить будешь!
Потом как всегда зашел разговор про Марину. Марина это сестра Феди. Она – моя первая женщина. А когда разговор заходит про Марину в кухне мелодично бьется посуда, мать закатывает истерику и потом воет всю ночь, плачет в подушку. В доме тонкие стены, я все прекрасно слышу. Марина тоже очень любила сказку про Красную Шапочку.
Сегодня мне очень плохо. Внутри непонятная тоска, душно. Сижу на подоконнике и смотрю в залитую желтым светом комнату. Иногда я ловлю свое отражение в оконном стекле, за ним уже темно. Мне нравится моя лысая голова. Я знаю, Марина бы умерла от зависти. Родители никогда не давали ей сделать что-нибудь похожее с собой. Зато однажды она проколола себе мочку уха. Мы сидели с ней одни на скамейке во дворе. Дома такие темные и кое-где желтые прямоугольные окна. Она смотрела все на одно и сжимала зубы. Нет, Марина не такая, чтобы плакать, она только сжимала зубы и затягивалась сигаретой. Потом она нашла на земле какой-то значок, под ногами. Грязный, круглый значок. Она сказала мне:
– Я сделаю это и умру от заражения крови.
Я промолчала в ужасе, а она взяла и проколола себе ухо. Прямо этим грязным значком. Ей было дико больно, у нее дрожали руки, и рот открылся непроизвольно. Потом она продела в эту дырочку булавку. У матери был шок.
Но разве они в состоянии понять эту тоску.
Про себя я повторяю: «Федор, встань, достань булавку и проткни мне ухо», но ему всегда надо очень долго повторять, он нечуткий. Он сидит под окном, около батареи и читает вслух. Ужасная привычка читать вслух! Приходится терпеть, он ведь думает, что я с удовольствием слушаю.
Наконец он закрывает книжку. Берет меня на руки. Я кричу ему в самое ухо: «Возьми булавку, я хочу сережку, такую же, как у Марины!», но бестолку.
Опять погашен свет. Мы спим с ним одни в комнате, которую почему-то называют «детской». В окне непонятные черные силуэты, а потолок из белого превращается в сине-серый. Тихо. За стенкой работает телевизор. В открытую форточку несутся запахи ночи, запахи бензина и табачного дыма. Во дворе, под деревьями, на скамейке сидят немного ошалевшие подростки, курят. Они любят друг друга, потом бросают, потом сами бросаются и снова любят. И так по кругу. За этими появятся новые подростки, они так же будут до ночи сидеть во дворе или вылезать на крышу. А вокруг белого фонаря, в свете которого ярко горят зеленые листья, все так же будут кружиться мошки. Кто-то достанет гитару и начнется.
Федор молчит. Он молчит не так, как будто он спит, а так, словно он с широко открытыми глазами вслушивается в звуки.