Солнца воин, принося жертву, разрубал мечом собачью грудь, доставал оттуда ещё пульсирующее сердце и вгрызался в него зубами, старясь съесть. Если ему это удавалось без рвоты, то предстоящий год стоило ожидать благополучным, если же пожирателя сердца тошнило – готовились к худшему. К тому же жертвоприношения собак совершались при трудных родах.
Потому-то именно собака стала первой жертвой Чекура, которую он лишил жизни, желая испробовать, примерить на себя суть шаманской силы. Выбор пал на щенка, постоянно путавшегося под ногами. Любимец сестры Чекура Нори, часто игравшей с ним, ещё не научился относиться с опаской к людям и охотно побежал за манящим и посвистывающим маленьким хозяином к сосновой роще на краю городища. Щенок почуял неладное, когда на его шее затянули веревку и привязали к дереву. Сначала повис до того непрерывно виляющий хвост, потом из горла стали вырываться лёгкие поскуливания, когда же Чекур вернулся с двумя мухоморами, на поиски которых потратил какое-то время, собачонка уже перешла с завываний на повизгивания. Юный угр повалил её рукой за загривок, прижал коленом к земле и одним ударом кинжала перерезал горло. Придерживая конвульсирующее тельце, отложил обагрённое оружие, взял берестяную плошку, припасённую загодя, поднёс её к ране и наполнил кровью.
Когда собачонка затихла, приступил к сакральной, как ему виделось, трапезе. Шляпки мухоморов были небольшие, с его кулачок. Будь то куски мяса, пусть даже старого лося, он бы умял их быстрее, чем Курья успела бы развести костёр из сухих веток. Но грибная мякоть резко и отвратительно пахла и разъедала язык с нёбом. Вязкая, тёплая, чуть солоноватая кровь, с одной стороны, смягчала это действо, с другой – делала колдовскую снедь тошнотворной. Рвоту удалось сдержать. Покончив с «пищей богов», Чекур уселся под сосной, откинувшись на неё спиной, и стал постукивать в бабкин бубен, который не преминул прихватить с собой, ожидая появления если не самого Нга, то хотя бы Синга – Матери леса. Первой пришла резь внизу живота, потом скрутившегося от боли мальчишку навестило забытьё. К нему уже подбирались духи преисподней нгангэ ембаць, когда на бредившего сына вождя наткнулся раб, ходивший за дровами. Несостоявшегося шамана Курья отпаивала молоком кобылы, приговаривая: «Успеешь ещё, мальчик, твой черед камлать не пришёл. Из тебя выйдет настоящий шаман, каких в нашем роду ещё не бывало».
Воспоминание из прошлого Чекур воспринял как знамение и руководство к действию. Перво-наперво отдал приказ не пускать под нож стадо коров, захваченное на днях одним из его отрядов. Посланный пересчитать поголовье доложил – девятнадцать рук. Это было отличное, хорошо откормленное стадо, хоть сейчас на вертела и в котлы. Правда, запрет на это вызвал лёгкое недовольство воинов, но открыто никто протестовать не стал. Чекуру привыкли доверять, да и, в конце концов, на голод их не обрекали – на овец и коз табу не распространялось.