над ними вознеслись, парят в воздухе… Шурик читает отрывок из Апостола, а в конце как закричит истошно и протяжно (от усталости, наверно): «А жена да боится своего му-у-жа!..» Смотрю, никто глазом не моргнул, не улыбнулся. Ну и хорошо. Потому что царила атмосфера общего доверия всему, что здесь сейчас совершается. Верное такое чувство, что совершается нечто важнейшее в жизни, а жизнь дана, между прочим, для осмысления того, что в ней совершилось. В процессе не всегда ясно, а вот улеглось, и осознал: было счастье. И текущие переживания, и страхи понимаются спустя время совсем по-другому. И пожалеешь еще – это я о себе говорю, – что смотрел вроде бы даже пристально, а лучших минут своих в упор не видел.
Невеста есть?
Получил недавно письмо по электронной почте: некто Андрей Васильевич случайно зашел на наш сайт и спрашивает, не работал ли я в Алжире в конце 70-х годов XX века. Ответил, что да, работал. У нас завязалась переписка, я его тоже вспомнил. Он был молодым специалистом по внешней торговле, а я переводчиком; оба приписаны были к Эль-Хаджарскому металлургическому комбинату, неподалеку от города Аннаба. Комбинат строил Советский Союз, а часть цехов и отдельных производств – Франция. А. В. приходилось по службе часто летать в столицу, в Алжир. И мне тоже, но реже. Встречались в полетах, разговаривали о том о сем. Вот мы в Афганистан ввели ограниченный контингент, и отношение арабов к нам явно изменилось. Вражды не было, но исчезла симпатия, тепло. И мы переживали. Или американцы призвали весь мир бойкотировать Олимпиаду в Москве, и мы это обсуждали. Потом, спустя месяцы, умер Высоцкий. И эта новая (да еще какая!) тема для разговоров вытеснила прочие. Я лично помню 64 или 65-й год, узкая комнатка в коммунальной квартире в центре Москвы, взрослые внимательно слушают громоздкий магнитофон «Гинтарас» – вращающиеся бобины с тонкой пленкой, необычный, хриплый голос артиста с Таганки: «Возля города Пекина // Ходят-бродят хунвейбины…» Но обсуждали и переживали мы с A.B. сдержанно, с инстинктивной оглядкой на вездесущие уши, да и друг на друга – это свойство воспитала в нас «семья и школа», то есть страна.
A.B. спросил, не припомню ли я NN, секретаря партбюро. Он тоже часто летал из Аннабы в Алжир, в Оран и обратно. «Да вроде был такой, – отвечаю я, – но мы с ним пересекались пару раз, не больше. Всегда неторопливый, замедленный; про него говорили еще: вечно смурной». Да мало ли их, партработников, кагэбистов, на нашем пути встречалось: лица малоподвижные, плакатные, словечка непродуманного не скажут. Хотя разные попадались: в институте у нас трудился один «свой парень», так тот ошарашивал бесстрашными вопросами. Ну и пусть их. Нам-то что? Они сидели всюду – государство бдело.
«А вот что, – отвечает мне A.B. – Не в малой степени благодаря ему я задумался о жизни, и о душе, и о вере. Между прочим, первый отрывок из Евангелия, притчу евангельскую о нечистом духе, что вышел из человека и ходил по безводным местам, ища покоя, но не находя, я услышал от NN. Сойдя с самолета, через два часа купил в книжной лавке в Алжире Новый Завет на французском