ходить испить свежей водички из речки, а не из озерец стоялых. Диких-то тут может быть, конечно, и маловато, а вот домашних будет множество, когда самоеды здесь стойбище свое, кочуя по тундре, поставят. Так что зверья разного здесь живет вполне предостаточно. А потому-то испокон веков эта тропа и не успевает зарасти.
– Может быть, и так, Савельич, – согласился тот. – Вон сколько и разной птицы в округе. Гляди, как куропатки-то боярынями московскими вперевалку бегают.
Афанасий усмехнулся:
– Ты-то сам этих боярынь-то московских хоть видел?
Тот рассмеялся:
– Да нет, конечно. Я же из поморов буду, а посему все более по берегам Студеного моря обретался. Просто знающие люди в Холмогорах так говорили.
В это время над ними пролетела стайка куликов-воробьев, издавая свист своими крыльями.
– Ишь, разлетались, окаянные, – незлобно заметил Тимофей. – У всей живности, стало быть, свои заботы…
– Уж это точно. Всем прокорм как-никак требуется, – согласился Афанасий.
А через некоторое время они застыли на месте: серая утка-шилохвостка со своим выводком на некотором удалении пересекала тропу прямо перед ними, продираясь сквозь траву к речной воде. Однако, увидев людей, она предупреждающе громко крякнула, и утята разом тут же присели, сжавшись в желтые, в коричневые крапинки, комочки.
– Ишь ты, вроде как и спрятались… – усмехнулся Тимофей.
А утка, выбежав из травы на тропу, вытянула в сторону как бы подбитое крыло и, прикидываясь подранком, прихрамывая, с шумом бросилась в траву и, постоянно крякая, старалась привлечь к себе внимание.
– Уводит нас с тобой от выводка, – потрясенный ее самопожертвованием, тихо сказал Афанасий.
– Мать… – так же тихо сдавленным голосом произнес Тимофей. – Эта никогда не предаст и не бросит свое потомство…
Афанасий удивленно посмотрел на него. Оказалось, что в этом суровом с виду человеке, скитальце и добытчике, скрывалась добрая и ранимая душа. И еще что-то сугубо личное прозвучало в его голосе. «Ну и ну…» – только и смог он подумать про себя, сделав такое неожиданное и очень важное для себя открытие.
А Тимофей неожиданно и так резко свистнул, что утята врассыпную и косолапо кинулись с тропы в траву.
Пройдя еще с полверсты, на ровной сухой площадке увидели шесть нарт с увязанными на них тюками поклажи. Рядом с ними были отчетливо видны темнеющие на мху следы костров стоявших здесь когда-то чумов.
– Надо же! – удивился Афанасий и огляделся вокруг своими зоркими глазами воина. – А никаких людей-то и не видно…
– А их здесь и нет, – с видом знающего человека пояснил Тимофей. – Здесь было зимнее стойбище самоедов, а теперь они погнали свои стада оленей на север, оставив ненужные зимние вещи. Зачем их, спрашивается, тащить с собой? А осенью станут гнать оленей обратно на юг и снова вернутся сюда. – И, видя немой вопрос в глазах Афанасия, заметил: – Не волнуйся, Савельич, никто этих вещей не возьмет – в тундре живут честные люди.
Тот