к ней; он вынес её из реки мокрый до бёдер. Он поставил её на трухлявый пень и стянул с себя рубашку. Она зябко ерошила ему волосы, пока рубахой он вытирал её. Она проворно оделась, и он её спросил: в каком городе она живёт? Она отвечала охотно, и в усадьбе они простились с поцелуями…
На рассвете она заметалась в бреду, и мать заспешила домой, укутав Лизу в карачаевские шали. Провожал их только лесник с понурой овчаркой. Эмиль не появился, и Лиза по дороге домой даже в лихорадке сердилась на него за это…
5
Эмилю почему-то верилось, что природные дарования, исчезая, увлекают в могилу своих обладателей, и раннюю погибель гениев он объяснял потерей ими способности творить. Он и себя считал весьма одарённым и предназначенным судьбою для творчества; и мнилось Эмилю, что именно это спасало его на войне.
Эмиль в боях явил безупречную храбрость и имел награды. После войны он изучал в академии внешней торговли экономику и даже корпел над диссертацией о балканских рынках. И внезапно его заворожили финансовые сделки, и он по биржам мотался, и сутягой прослыл у судейских, и средь политиков шастал, и вдруг разбогател…
Затем захотелось Эмилю написать повесть, и он с напитками и снедью приехал к деду, Ивану Кузьмичу, на глухой кордон.
Была у лесника обширная усадьба, но скотину и птицу он не держал, несмотря на прочные постройки для них и кабелем подведённое кабелем электричество…
Здесь и провёл Эмиль нечаянную ночь с Лизой…
Повесть сочинялась с натугой, и застрял он в самом в начале. Однажды он с утра накачался «Монастырской травницей», а затем сутки марал бумагу, а чтоб вдохновение не упорхнуло, он чарками вливал в себя хмельной мёд.
Эмиль на рассвете завершил свою повесть и рухнул одетый в постель. Проснулся он поздним вечером и включил настольную лампу; затем он ополоснул в лохани лицо и перекусил копчёностями из буфета. Сочиненье своё трезвый Эмиль оценил, как белиберду…
Здесь были и вещуньи в болотных дебрях, и суровый, но праведный колдун, прорицающий в горном вертепе средь виноградных лоз, и схимница-брюзга с хулою и назиданьями…
И вдруг он помыслил о своём странном деде.
У старика не было ни огорода, ни живности, а внука он потчевал и жирными утками с перцем и кореньями, и телятиной, едва ли не во рту тающей, и кроликами с грибами, и форелью, жаренной на углях, и бараниной в соусе с чесноком. У рачительного хозяина оказалось и вино: и тягучее белое с золотым оттенком, и рубиновое с искрой и с горечью осени и полыни.
И смакуя все эти яства, Эмиль не думал, откуда они взялись. И он не ведал, и кто прибирает в доме, и кто стирает бельё и топит парную баню, где он, кряхтя от удовольствия, обливается квасом и хлещет себя веником.
Эмиль, разумеется, встречал людей в усадьбе, но, обременённый написанием повести, вниманья на них не обращал.