деревянных кресел; в дальнем углу темнела купеческая конторка, а рядом громоздился просторный коричневый диван.
И вдруг простёр лесник свои руки над её отрешённым лицом, и она торопливо поднялась и на цыпочках двинулась ко двери. И вдруг Эмиль бесшумно стрекнул из подвала и кинулся в свою комнату, где муторно и долго, уже в постели, пытался он перед сном понять причину своего странного бегства…
Утром Эмиль со снедью ушёл в горы и, созерцая их, успокоился. Встретился он со стариком только за ужином, и оба они оказались одеты в чёрные драповые костюмы. В трапезной горели восковые свечи и камин, за окнами моросил дождь.
Они вкушали медвежатину и пили полынный травник.
– Поганые здесь у меня сны, – сказал Эмиль. – Будто дурману нанюхался.
Старик прожевал и молвил:
– Не нужно дурманы хаять.
– А кто у тебя столь незримо хозяйствует? В каких хибарах, хатах и избах они живут? И кто они?
– Слуги.
И чёрные брови седого старика дёргались, пока он произносил:
– А твоя мать меня чуралась, да от своих козней и сгинула. А ты – мой наследник.
– Разве ты богат, живя, как сыч в дупле?
– А ты в подвал заглядывал этой ночью?
– Да. Случайно.
И старик с шестью горящими свечами в канделябре повёл внука в личные свои покои, где тот ещё не бывал. Они поднялись наверх по железной винтовой лестнице и оказались в тесной коморке, где на полках лежали пучки трав и стояли пузатые пыльные бутыли и жбаны. Из коморки прошли они в просторную и проветренную комнату; там старик задул свечи и включил неяркое электрическое освещение.
Эмиля поразило обилие книг, и все они оказались в кожаных добротных переплётах с мерцающими золотыми тиснениями.
В комнате было два высоких окна, завешанных плотной серебристой тканью. Письменный стол из палисандра громоздился на средине, и около него высились два дубовых кресла. Возле дальней стены между книжными шкафами темнел кожаный диван, и отливало розовым лаком ещё одно кресло.
Старик привычно расположился за письменным столом, Эмиль уселся напротив и, озираясь, хмыкнул:
– Уютная келья. Такой у меня нет.
– С обустройством не захотел ты возиться.
– Нет, я хотел, – заупрямился Эмиль. – Не получилось.
– Если б хотел, то и сделал бы, – изрёк старик. – Свершают только то, что хотят. Коли оказался в тюрьме, значит именно к ней и стремился. Просто неосознанным желание было. А ведь я могу тебя научить внушать людям и речью, и взором гибельные для них желанья. И даже бессознательное хотение смерти.
И вдруг воображение Эмиля взбесилось от жуткой приятности в его грядущем умении приканчивать взором людей. И лицо Эмиля вдруг стало чванным, старик же подметил это и присовокупил:
– Не потому ли мы чахнем и стареем, что сами бессознательно