даже во время бритья – иногда мне хотелось засунуть ему в рот барсуковую кисточку, чтобы он замолчал хотя бы на то время, что я вожу лезвием по его кадыку. Теперь я мог бы побрить зайца на бегу.
«Брошу все и уйду в цирюльники», – иногда думал я: все больше новых людей, все больше работы, все более нервный Монсеньер, полное отсутствие Рошфора – даже этот неутомимый человек однажды пожаловался, что скучает по французской речи и французским винам – граф осваивал Пьемонт, Мантую и Савойю. Миледи отбыла ко двору Карла I. Жюссак тоже был все время занят, тренируя новобранцев – степенных, рослых земляков кардинала.
После покупки поместья Анжен напротив северного крыла Лувра, одним из частых посетителей Монсеньера стал архитектор мэтр Лемерсье, застилавший своими чертежами все поверхности в кабинете. С Монсеньером они часами обсуждали будущий дворец, а я на эти чертежи боялся глядеть – такое головокружение у меня начиналось от этих линий и углов. Я вообще плохо ориентировался в домах со сложной планировкой и заранее боялся заблудиться в бесконечных коридорах новой резиденции. Где Монсеньер и архитектор видели залы, лестницы и колонны – я видел черточки и цифры. Хотя итоговый рисунок фасада, красиво нарисованный тушью и слегка тонированный, меня впечатлил – такой широкий, просторный, с длинным-длинным балконом второго этажа – я сразу представил кардинала, благословляющего народ – а колоннада напомнила мне роспись Монсеньера, тоже длинную и усиленную более высокими вертикальными росчерками в начале и конце, словно подчеркивающими уравновешенность и соразмерность всех замыслов и действий лица, оставившего такой автограф.
Хотя почерк у мсье Армана был неважный, он писал «как кошка лапкой». И надо же – у первого секретаря кардинала, мсье Дени Шарпантье, почерк тоже был не ах. Так что дюжине писцов всегда было много работы.
Монсеньер знал Шарпантье еще до того, как принял сан епископа Люсонского, и вот теперь, как и многих достойных старых знакомых, призвал его в Париж на службу.
Это был изящный, тонкокостный молодой человек с рыжеватыми волосами, бледным узким лицом и ускользающим взглядом зеленых глаз. Прятал он глаза не от лживости натуры, а от застенчивости – Шарпанье отличался крайней скромностью и крайним трудолюбием – он оказался одним из немногих, кому под силу было выдерживать рабочий ритм Монсеньера от подъема до отхода ко сну. Они с Монсеньером одинаково читали – не так, как обычные люди, что водят по строкам пальцем или глазами, – а лишь на миг расширяя зрачки, схватывая всю страницу разом. Если у него оставалось свободное время, что случалось весьма редко, он читал уже для собственного удовольствия, предпочитая Софокла и Эсхила, – примерно так же, как Рошфор мог исключительно забавы ради затеять драку ночью во Дворе Чудес, а я – вне очереди проветрить шелковые сутаны мсье Армана или отполировать его кирасу.
А вот гардероб мсье де Шарпантье не давал мне покоя. Собственно, на этой почве мы и поладили.
В тот день Монсеньер выбрал Шарпантье и меня сопровождать его в карете на стройку Пале-Кардиналя, Жюссак