В шести строчках неведомого русского поэта явилась подлинная японская моно-но аваре – печальная красота быстротекущего мгновения.
Продолжать Соледад не стала. Из-за поворота вышли другие черные силуэты, она замедлила шаг и взяла Н. за руку.
Его пальцы ощутили лед. Не просто холод, а лед, природа которого была ему пока непонятна.
Он уже знал эту особенность Соледад – у нее мерзли ступни и руки, можно было бы просто их растереть, но женщина уверенно шла вперед и тащила за собой недорого купленного мужчину. Ее окликнули бородатые ребята с гитарой, позвали к своей палатке, она остановилась, поболтала с этими знакомыми о других знакомых, повела Н. дальше. Он чувствовал во взглядах какое-то ехидное любопытство. Они вышли из парка, пересекли площадку перед главным корпусом, явились в холл, и там женщине припала охота наблюдать за огромными золотыми рыбищами в аквариуме – розово-золотыми, ленивыми, губастыми, как раскормленные красивые женщины из богатых семей. Н. помнил этих женщин, их свежую кожу и высоко поднятые груди, тогда не считалось необходимым худеть рассудку вопреки, наперекор стихиям. У него и теперь еще были две клиентки, желавшие сохранить для мужей сытые тела – но чтобы эти тела оставались упругими.
Соледад молча глядела, как рыба, взяв со дна камушек дамскими своими губами, поднималась повыше и презрительно его выплевывала. Она продолжала сжимать пальцы Н., словно боялась его побега. Он понимал: ей сейчас нельзя оставаться одной.
– Пойдем наверх, – предложил он.
– Пойдем, – согласилась она. – Только сперва пообедаем. В баре кормят колбасками и пельменями, ни фига себе бар… Но всяко лучше здешней столовки.
Н. улыбнулся – в его бродячей жизни большая миска горячих пельменей попадалась не так уж часто.
Соледад повела его обедать. Почему-то ритуал выбора еды ее развеселил. А Н., наоборот, все более уходил в себя. Н. поймал знакомое ощущение – если выразить его словом, то самым подходящим было бы «сострадание», хотя и оно не передавало чисто физиологической составляющей, – какие-то взаимодействия внутри ускорялись, избавиться от напряжения помог бы тихий стон, а вот как раз его приходилось сдерживать.
Насколько он помнил, участники фестиваля делились на несколько социальных групп – в рамках того социума, который возникал на три дня и рассыпался. Были аристократы – самые видные барды, получавшие за выступления гонорары, и приближенные к ним лица. Видный – не значит богатый, и бард, оплатив свое пребывание в пансионате, переходил в режим экономии и питался в столовке, чем бы она ни ошарашивала. Были люди зажиточные, приехавшие на фестиваль развлечься, – они желали вбить в три дня свободы все тридцать три удовольствия. Были ветераны, которые не в номерах селились, а обязательно в палатках на берегу. Было юное поколение, которое, кажется, вообще не ело, а сидело на всех концертах с пивом. Было несколько новичков, еще не разобравшихся в обстановке.
Н., опытный по части тусовочного расслоения, сразу отнес компанию, вошедшую в бар, к аристократам. Они, усевшись, заметили