нагнал принесенный ветром медовый голос Бадави:
– Внимательно смотрите под ноги. Пожалуйста, закройте за собой дверь.
Койл спустился по ступенькам с посадочной площадки. Внизу уже поджидали официальные лица. Три представителя службы безопасности Штатов Тихоокеанского Кольца в форме сопровождали старшего по званию офицера в штатском, лицо которого Севджи помнила из парочки виртуальных инструктажей по подделке генокода, на которых она побывала в прошлом году. Благодаря гладким чертам азиатского лица этот человек выглядел моложе, чем, по ее предположению, был на самом деле; густые седые волосы и некоторый беспорядок в одежде противоречили испытующему, внимательному взгляду. Из-за этого взгляда и по тому, как он держит себя, она заподозрила, что он, возможно, прибегал к услугам пластического хирурга – обычное в ШТК дело для служащих любого ранга, – но это было всего лишь догадкой. Потом, во время неформального общения, он говорил тихо и сдержанно, по большей части о своей семье, и его глаза практически не останавливались на бюсте Севджи, за что та была ему тихо благодарна. Теперь она пыталась вспомнить его имя, и син ей в этом помог.
– Лейтенант Цай! Как поживаете?
– Капитан, – сухо поправил он. – В январе повысили. Со мной все в порядке настолько, насколько это возможно, учитывая обстоятельства, благодарю вас. Полагаю, вы хотите сразу же осмотреть ваш корабль. То, что от него осталось.
Севджи хмуро кивнула:
– Это было бы целесообразно.
– Мне сказали, – Цай сделал жест людям в форме, и они отступили назад, – что часам к семи у нас будет работающая виртуальная модель. Сейчас наши команды заканчивают с корпусом, но Ровайо, вероятно, уже сказала вам о люках.
– Что их взорвали изнутри, да.
– Капитан, – вступил в разговор Нортон, – нам важно узнать, в каком состоянии пассажиры «Гордости Хоркана». В частности, повреждены ли криосистемы.
Цай, который уже собирался повернуться, чтобы следовать за своими подчиненными, остановился, и его взгляд, казалось, внезапно устремился куда-то вдаль, через док, через залив, настраиваясь на что-то, а память вернулась к событиям, которых сам капитан предпочел бы не касаться. До Севджи вдруг дошло, что за показной горделивой холодностью Койла и Ровайо стояла та же нервозность, а вовсе не зависть к полномочиям столичных гостей, как она раньше думала.
«Они напуганы, – внезапно поняла она. – И мы – их единственная надежда».
У Севджи было однажды подобное прозрение, когда она еще только начинала в нью-йоркской полиции и работала по делу о наркотиках и домашнем насилии. Разговаривая с матерью преступника, чье опухшее лицо было покрыто синяками, она вдруг с той же тошнотворной неожиданностью поняла, что эта женщина смотрит на нее как на некое решение своей проблемы, ожидает, будто патрульная Эртекин двадцати трех лет от роду сделает что-то со всем этим дерьмом в ее семье и ее жизни.
Так приятно быть нужной.
– Повреждены, –