Верховным Советом Иерусалима, доведенного тогда до крайне печального состояния Веспасианом и его легионами, на тайные сношения с Вителлием, сильно не доверявшим победоносному полководцу, Элеазар был воплощением надежд, опасений, земного и политического благосостояния и даже самого существования народа Божия. И казалось, нельзя было избрать лучшее орудие для этой цели. Хотя Элеазар принадлежал к самым фанатичным и самым приверженным к обрядам своей религии евреям, однако он был человеком сильного и острого ума, непреклонной стойкости и настойчивости, которую не могла сломить никакая препона. Отличный воин, человек неоспоримой храбрости, он обладал верой в воинственный удел своего народа, с ужасом смотревшего на римское главенство и нежно лелеявшего мысль о всемирном владычестве, которое он завоюет от язычников силой меча. Строгость, с какой он соблюдал посты, обязанности и обряды своей веры, снискала ему расположение наиболее видных священников и фанатиков этой религии, где внешние формы были так точно предписаны и так верно соблюдаемы. Сверх этого, его независимое, вызывающее и непреклонное поведение по отношению к кому бы то ни было дало ему репутацию человека безусловно искреннего, оказавшую ему огромные услуги в тех интригах, в каких ему постоянно приходилось быть замешанным.
Но, в сущности, это был честный человек, по крайней мере в его собственном убеждении. В его глазах было законным всякое средство, лишь бы оно могло служить торжеству правого дела. Он был из тех людей, которые считают позорнейшей слабостью колебаться сделать зло, из которого может произойти добро. Как и Иевфай[11], он безжалостно принес бы в жертву свою дочь ради выполнения обета, и, если бы Мариамна оказалась между ним и его честолюбием или хотя бы просто мстительностью, он зверски посягнул бы на тело своего ребенка.
Сведущий в преданиях своей фамилии и в истории своего народа, он был полон той гордости своей генеалогией, какая составляет одну из основных черт еврейского характера. Он был убежден, что его народу предназначено судьбой управлять всей землей. Больше, чем следовало бы, он обладал тем надменным самодовольством, которое заставляло фарисея держаться в стороне от людей с невысокими стремлениями и скромными планами, и одновременно отвагой и энергией льва от Иуды, столь ужасного в своем гневе, столь неукротимого даже после поражения. В глубине души он уже заранее наслаждался тем временем, когда Иерусалим сделается владыкой, римские орлы будут изгнаны из Сирии, а избранный Богом народ снова будет управляться богоучрежденной иерархией. Ему хотелось бы быть вторым Иудой Маккавеем, в качестве вождя руководящим верными войсками в том новом порядке вещей, какой наступал, – и это было честолюбивой мечтой, которую мог естественно лелеять этот опытный и предприимчивый воин. Но, отдавая Элеазару полную справедливость, следует сказать, что желание обогатиться лишь отчасти примешивалось к его планам, и личный интерес никогда не загрязнял его мечтаний о будущем, в которое так часто его