еще и бочки, потому что он один во всей округе умеет делать настоящие бочки, а больше никто не умеет, потому что папа в Ленинграде работал на таком специальном заводе, где делают бочки. Теперь мама уже не ходит на работу, разве что изредка, потому что ни репа, ни картошка, ни овес в поле уже не растут – все выросли. Зато в лесу еще растут деревья, и мама иногда ездит в лес вместе с другими бабами валить деревья, потому что они почему-то тоже нужны для фронта.
Однажды мама не валила деревья, потому что простыла, кашляла и потела, пила сушеную малину с медом, папа в кузне делал подковы и бочки, мы с Людмилкой тихонько возились возле печки. И тут к нам постучались. И вошли сразу целых пять человек: три тёти и два ребенка. Они были все замерзшие-презамерзшие, даже не могли говорить. Их нигде не пустили в избу погреться, а я пустил, потому что не знал, что это цыгане и что их нельзя пускать в избу, потому что они обманут и все украдут.
Цыгане вошли и встали у порога.
– Кто там, Витюшка? – спросила мама грустным голосом из своей комнаты.
– Тети, – сказал я. – Они замерзли и хотят кушать.
– Я сейчас встану, – сказала мама.
– Не беспокойся, хозяюшка, – сказала одна из теть, потому что я сказал им, что мама моя простудилась на лесоповале и болеет. – Мы погреемся немного и пойдем. А если покормишь, я тебе заговор скажу от болезни твоей, не заметишь, как поправишься. Можно и погадать на короля твоего, чтобы никакая пуля его не брала, никакая напасть его не трогала. Скажу тебе, когда вернется домой, как жить будете, сколько лет и какой интерес твой раскроется в жизни твоей, что было, что будет и чем сердце успокоится.
И тетя стала разматывать свои шали.
Вышла мама, остановилась в дверях, посмотрела на теть и их детей и сказала:
– Витюша, достань из печки чугунок с картошкой, пусть поедят. – И села на лавку, потому что ноги ее совсем не держали.
Я открыл заслонку, взял ухват, ухватил им чугунок и потянул на себя. Чугунок большой, тяжелый, но я все-таки выволок его из печи на шесток, открыл крышку и стал деревянной ложкой вылавливать картофелины в мундирах и класть их в большую миску. Тети и их дети, мальчик и девочка лет десяти, сели за стол, не раздеваясь, а только размотав свои платки. Я поставил перед ними миску и солонку с крупной серой солью, а мама велела мне достать из ларя хлеб и тоже положить на стол.
И они стали есть. Они даже не чистили картошку, а ели прямо с очистками, только макали ее в соль.
Мама всплеснула руками и сказала:
– Витюшка, принеси же капусты! И как же это я забыла! – удивилась мама.
И я принес из кадки мороженой квашеной капусты с клюквой, и старшая тетя сказала:
– Вот спасибо, золотце мое, дай бог тебе счастья.
Когда они поели, оставшийся хлеб и картошку сложили в свою сумку, и соль из солонки высыпали в кулечек, хотя у нас у самих соли было очень мало, а тетя сказала:
– Ты бы, хозяюшка, дала бы нам еще картошки с собой. Не скупись, хозяюшка, бог тебе за это даст