водой, как мешок; смазать силиконом, обработать спермицидной смазкой и проверить электроникой; разнообразить их толщину – от 0,03 до 0,16 мм; придать им любой цвет – от кораллового до кокосового, сделать их ребристыми, цветными и ароматизированными, – а суть их всё равно не изменится: чем были, тем и останутся.
Папильот протянул один сверкающий в темноте фигурный фантик из латекса кукловатой Лайкре – с «серебряной» нитью цвета грошовой, потерянных надежд, бижутерии, – которая взамен угостила его пивом, и сгреб оставшиеся в шарманку.
Глазливая магдалина, виляя тазобедрием, чуть прикрытым микроюбкой, – походка «восьмерка на пятерку», – отставив в сторону наманикюренно-прокуренный пальчик и распространяя вокруг дешевый запах дезодоранта «Fа-пачули», удалилась. На прощание, козырнув и прозвенев облупившимся колокольчиком, вдетым в ноготок мизинца, шуточно проворковала: «Честь имею».
– Имеешь ли, лоханка-фу-флёрка, губки бантиком, попка – крантиком, душа – фантиком… – пробормотал Амадей, провожая ее взглядом, полным скорби и осуждения. И вдруг совершенно неожиданно, с вожделенно-раздевающими нотками, свойственными усыхающим старикам, сочно прошептал: – …и юбка у тебя по самый сквозняк…
Лайкра тем временем подошла к типу в блескучем костюме, с нежным сутенерским личиком и увиливающими глазками. «Серебряная» нить у него была паразитирующей – в полипах. Ширинка на брюках – микроскопической. С булавочную головку.
– Твоя доля, Люстринушка, – отсчитав купюры, прочирикала Лайкра и, преданно заглянув ему в глаза, облизнула перламутровое сердечко губ. На мгновение показался не то птичий типун, не то пирсинговая, для услады, горошина в языке.
– И это всё? Это всё?! Я спрашиваю, это всё?! Я ее на руках ношу, магнолию эту, а она…
– С клиентами напряг… – заикаясь, потупила взор Лайкра.
– Клеиться лучше надо, – взревел Люстрин, швырнув ей купюры. – Я ее на руках, а она…
– Я буду стараться… Я люблю тебя… – мурлыкнула она.
– Ты меня совсем, совсем не любишь, – злобненько процедил он. – Я о ней забочусь… Лелею, нежу, холю… Всё ей, всё ей, а она…
– Я постараюсь… – скорчив обиженную гримаску, прошептала Лайкра.
– Уж постарайся. А то продам Формалину, – в сердцах бросил Люстрин, выскочив из зала.
Лайкра, тряся асекссуарами и взбитой, что мусс, пергидрольной халой, нагнулась, собрала купюры, спрятала их в бархатном, в проплешинках, ридикюльчике и, сжав попку на выдохе, поцокивая каблучками, скользнула к обезличенным. Когда она подплыла к столам, кутящие раздухарились:
– Ах, какая у нас кокетка спинки!
– А кокетка переда так вааще!!! – восторженно ляпнул некто отечно-лайковый, погрязнув в лестничном остроумии и приклеившись к девице легкого поведения, но тяжелой судьбы. – Хороша мурена!