на висках, а на лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губах и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение.
«Красный мешочек…, – стонала Аннушка совсем уж непонятное, впадая в забытье. – Не надо, не подавайте больше…»
Но каждый раз, проснувшись ни свет ни заря в тяжелом похмелье, находила его рядом с собой.
Сто старушек
В процессе написания этого текста ни одна старушка не пострадала
В распивочной на ту пору оставалось мало народу. Было душно, так что было даже нестерпимо сидеть, и все до того было пропитано винным запахом, что, кажется, от одного этого воздуха можно было в пять минут сделаться пьяным.
В темном и грязном углу, за липким столиком разговаривали двое молодых людей.
– Милостивый государь! Да не трогал я её! – говорил один. – Хотел только припугнуть, как мы с вами и договаривались. «Старая ведьма! – говорю, – так я ж заставлю тебя отвечать…» С этими словами вынул топор, а она оказала сильное чувство – закивала головою, подняла руку, как бы заслоняясь… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима. «Перестаньте, – говорю, – ребячиться», трогаю её за руку, а она уже – того… холодная совсем…
– Так ничего и не успела сказать? – нетерпеливо перебил его второй, сверкая черными глазами на бледном лице.
– Ни словечка!
– Ах, как неладно вышло! Зря я с вами связался, надо было самому… Но хорошо хоть, что без крови.
– Ну… не сказать, чтобы совсем уж… Там потом, признаться, накладка получилась… Лизавета вошла, увидала… «Ах, ах!» – слёзы, обморок… Ну, и… пришлось…
– Как? О, майн готт! Вы убили Лизавету Ивановну?
Молодой человек удивился, но не подал виду и отвечал, отведя взгляд и принужденно смеясь:
– Ну, да, взял грех на душу. А и ладно, чай, не первая она у меня Лизавета Ивановна. Семь Лизавет – один ответ, как у нас говорят.
– Вы чудовище! – вскричал его vis-à-vis в ужасе и бросился без памяти вон.
– Сам такой! И нумер твой – семнадцатый, – слегка обидевшись, крикнул ему вслед оставшийся. – Не забудь, кстати, у доктора спросить, что такое mania furibunda.
Он еще посидел, выпил стакан пива, выждал достаточное время, чтобы его обезумевший недавний собеседник успел добежать до приемного покоя Обуховской больницы, потом не спеша поднялся по грязным ступеням из распивочной на улицу.
Смеркалось. В пыли пролетали, бряцая цепями, грузовики. В каждом из открытых окон горел огонь под оранжевым абажуром, и из всех окон, из всех дверей, из всех подворотен, с крыш и чердаков, из подвалов и дворов вырывался драматический тенор: «Мертва!.. А тайны не узнал я… Мертва! Мертва!»
Из раскрытых окон высовывались любопытные старухи, падали, приветливо здоровались на лету с молодым человеком и другими прохожими, и он вспомнил, что надобно бы зайти к Даниилу Ивановичу.
«Непорядок это, скажу я ему, – думал он по дороге. – Нехорошо-с, когда старухи сами