пульмановских вагонах на запад страны. В первых двух вагонах ехали сам маршал, два адъютанта, три ординарца, связисты, охрана и часовые. В третьем вагоне кое-как разместились комендантская группа и управленцы из штаба. Еще в одном прицепленном общем вагоне теснились кавалеристы из постоянного сопровождения маршала, а еще в трех, для перевозки специального живого груза, везли два десятка боевых коней из Ростовского конезавода самого Буденного, существовавшего еще с двадцатого года. В замыкающих вагонах везли провизию для людей, корм для лошадей и различную обслуга для тех и других. На специальную платформу были погружены два зачехленных черных линкольна, один с откинутым брезентовым верхом, второй – утепленный, глухой. Все это охранялось часовыми из штаба округа, боевым отделением железнодорожной части и небольшой группой чекистов, подчинявшихся напрямую своему ведомству, даже в обход личной охраны маршала.
Павел был поражен мгновенной, четкой по-военному, организации всей этой командировки. Вагоны, паровозы, платформы, словно только ждали приказа, чтобы зафыркать, задымить, засвистеть, окутаться горячим паром, звонко забиться металлическими суставами в сцепках, зверски заскрежетать тормозами и тут же, выстроившись в боевой «железнодорожный» порядок, с запасных, особо охраняемых путей Белорусского вокзала мощно потянуть на запад.
В первый же вечер, раскачиваясь на кривых, крепких ногах, уже выпивший коньяка маршал, в распахнутом кителе, в белой исподней рубахе, ввалился в дальнее купе, в котором бодрствовали двое его часовых Иван Турчинин и Павел Тарасов. Он, супясь, посмотрел на вскочивших красноармейцев и спросил строго:
– Молодой Чапаев, ты верхом ездишь?
– Так точно, – соврал Тарасов, который только в детстве два или три раза забирался на лошадей, да и то в последний раз высокая тонконогая коняга, недовольно фыркая, сбросила его прямо в кучу навоза. Тогда полдеревни хохотало до слез и всё спрашивали у Павла, когда лучше, на его опытный теперь уже взгляд наездника, коровий навоз – на вкус или на ощупь.
– Молодец! …У этого не спрашиваю…, – Буденный пьяно кивнул на Турчинина и, довольный, блеснул темными глазами, – Этот наш, казацких кровей, земляк. Он на коне мамкой понесен, на коне ею рожден и к нему приучен раньше, чем к мамкиной же сиське. Будет тебе добрый конь, молодой Чапаев! И амуниция геройская. Винтарь свой пехотный брось! Карабин возьмешь. Чтоб шашка непременно, наган, шпоры, ремни… Все как положено доброму казаку! Шинелька у тебя, я видел, подходящая. Наша шинелька. И папаху найди. А еще лучше…буденовку.
Семен Михайлович еще раз строго, по пьяному, осмотрел замерших на вытяжку часовых и, бурча что-то себе под нос, шатаясь от неспокойного хода эшелона и от собственной хмельной замаянности, исчез в узком коридоре.
Как только он вышел, Павел без сил свалился на жесткую полку и взялся за голову.
– Ты чего! – удивился повеселевший вдруг Турчинин, высокий, худой парень с