карманами, она подходит к «нью-йоркеру» и пинает его ногой.
Из машины вылезает муж. Поправляет седеющие на висках волосы и что-то ей говорит. Потом крутит пальцем у виска, тычет золотой печаткой в грязные подтеки на школьной стене, показывает на лакированный бок машины и кого-то манит оттуда.
Физичка обхватывает себя руками за плечи, словно ее знобит. Сутулится. Смотрит в сторону.
Телохранитель подает шубу, длинную, с переливающимся волнистым мехом. Я видел такую в витрине. «Цвет – виски, шкурки не тонированные, размер – 44—46. Станьте обладателем единственного в городе эталона мехового стиля!»
Муж набрасывает шубу физичке на плечи и закутывает ее, точно ребенка. Мех мягко струится до самой земли. Я думаю, училки, подглядывающие в окна, просто умирают от зависти.
Муж делает шаг назад и, склонив голову набок, довольно ухмыляется. Из жестяной коробочки достает сигариллу, коричневую, в костяном мундштуке, и нюхает ее. Телохранитель подносит зажигалку. Муж выпускает струйку дыма и кивает физичке на открытую дверь «нью-йоркера». Но она расправляет крыльями руки, и шуба, цвета виски, шелковисто-игривая, падает на мокрый асфальт. Муж на секунду застывает, а затем наотмашь бьет физичку по лицу.
Наваливается разбухшее от влаги небо, и первые капли плюхаются на ржавый подоконник.
Физичка, нелепо поджав под себя ногу, сидит на сыром асфальте. Подол платья высоко задрался. Из прорванного чулка вылезла ободранная коленка. Маргарита Игоревна смотрит вслед уплывающему «нью-йоркеру» и обтирает кровь с разбитых губ. Потом сует руку в отвислый карман кофты, достает блестящую фляжку и подносит к губам.
3
– Ну, все, – сказал Жорик, оторвав от уха мобильник и еще раз глянув на свой «Rolex». – Начинаем.
Он бросил мне ключи от подсобки и скомандовал:
– Кузя, тащи шампустик.
– Ура! – радостно подхватили остальные. – Давно пора! Семеро одного не ждут!
– А где музон? – спросил я перед тем, как войти в темную подсобку. – Наш старый «Квартал»?
– Щас, колонки подсоединю, – сказал Жорик. – Айн момент.
– Бениссимо!
Под ногой пискнула половица, и я остановился, замер. С улицы тек холодный свет фонаря. В то же самое окно. В той же самой деревянной раме. Я подошел ближе. Попробовал шпингалеты. Тугие, краской закрашены. Глянул в ночное небо. Слева мерцал Сириус.
Синие тени от окна наискось падали на письменный стол со стопками тетрадей и… Дыхание зачастило. Нет, не может быть! Сбоку от стола, уткнувшись в потолок, темнел телескоп.
– Кузя, – окликнули меня из класса, – ты где запропастился?
– Иду!
Я мотнул головой, сбрасывая наваждение. Подошел поближе. Так и есть, обознался в потемках: между столом и стеной торчали свернутые в рулон плакаты.
– Кузнецов! – опять услышал я из класса и подхватил ящик с шампанским.
В дальнем углу Жорик возился с японской магнитолой. Он ради такого случая приволок ее из дома. Я отдал ящик и крикнул через весь класс:
– Жорик!