по всей видимости, растрогали королевскую наперсницу до глубины души. Чело донны Канции омрачилось грустью, она опустила глаза и какое-то время молчала, показывая больше печали, нежели удивления. Наконец она медленно подняла голову и заговорила с очевидным смущением:
– Я бы не осмелилась так строго порицать человека, которого моя государыня одним только своим благосклонным взглядом вознесла выше всех смертных. Но, если упреки в непостоянстве и неблагодарности Робертом Кабанским заслужены, если он нарушил свои клятвы, участь его незавидна, ибо он презрел счастье, о котором иные всю жизнь молят Господа и за которое готовы отдать свою бессмертную душу! И я знаю того, кто день и ночь неутешно проливает слезы, страдает и сгорает от долговременного и жестокого недуга, притом что одно-единственное слово сострадания может еще его спасти, если только это слово сорвется с губ моей благородной госпожи!
– Ничего больше не желаю слушать! – вскричала Иоанна, вскакивая с места. – Совесть и так обременяет меня упреками, новых я не хочу. Несчастье постигло меня и в любви законной, и в любви преступной. Увы! Я не стану больше бороться с жестокой судьбой, я покорно склоню перед ней голову. Я – королева, и обязана посвятить себя заботам о благополучии подданных!
– Неужели вы запретите мне, сеньора, – снова заговорила донна Канция ласковым, проникновенным голосом, – произносить при вас имя Бертрана дʼАртуа, этого злополучного юноши, красивого, как ангел, и робкого, как девица? Теперь вы – повелительница, жизнь и смерть подданных – в ваших руках, но неужто не найдется в вашей душе и капли милосердия к несчастному, не совершившему никакого прегрешения, кроме любви к вам, и призывающему все силы своей души, чтобы не умереть от счастья всякий раз, когда вы с ним встречаетесь взглядом?
– Знала бы ты, какое усилие мне приходится делать над собой, чтобы отвести от него взгляд! – воскликнула королева в сердечном порыве, с которым не смогла совладать.
Желая смягчить впечатление, которое это признание могло произвести на служанку, она поспешила добавить строгим тоном:
– Я запрещаю упоминать о нем в моем присутствии, а если он посмеет жаловаться, я прикажу передать ему от моего имени, что в тот день, когда мне откроется причина его печали, я прогоню его с глаз моих навечно!
– Что ж, госпожа, тогда уж и верную свою Канцию прогоните, ибо у нее не станет сил исполнить столь жестокий приказ! И если этот несчастный не смог пробудить в вашем сердце сострадания, вы можете сами выместить на нем свой гнев, ведь он здесь, он пришел, чтобы услышать ваш приговор и умереть у ваших ног!
При этих словах, произнесенных донной Канцией достаточно громко, чтобы быть услышанными в соседней комнате, Бертран дʼАртуа вбежал в опочивальню и упал на колени перед королевой. Молодая камеристка давно заметила, что Роберт Кабанский по собственной вине лишился благосклонности Иоанны и что его тирания стала для нее столь же невыносима, как и тирания супруга. Не