разломов, суровой, буранной жизни. Там, близ Зилаира, все еще есть дубравы. Могучие деревья иссечены морщинами. Прочные, неистребимые корни. Крона – на полмира. Это не комнатные растения – стихи вообще, которые можно в глиняном горшочке поставить на любой подоконник.
Россия – полмира. Во всяком случае, она такою была.
О земля, земля моя,
Цезарь и Аттила
Не заполнили края —
Духу не хватило!..
Плачу, голову клоня,
Счастья ль, Бога ль милость;
Ты под сердцем у меня
Нежно уместилась.
Сравним – у Евтушенко: «Большая ты, Россия, и в ширь, и в глубину. Как руки не раскину, тебя не обниму».
Так, может быть, в этом все дело? Большое сердце. Большое страдание. Большой талант. Большой, очень большой поэт!
***
Путь жизни его – явной, закрепленной в фактах биографии, словно не главное в нём. Валентин Сорокин классически прошел через испытания трех стихий – огонь, воду и медные трубы, и нигде не растерял себя. По рождению – деревенский. Тихим лириком не стал – не тот характер. Да ещё и задирался:
Не миром заняты,
А мириком,
Задёрнув шторками окно.
И ваша комнатная
Лирика
Осторчертела нам давно.
По закалке мартеновской – рабочий. Критик Александр Макаров писал о первой книге его стихов: «Книга эта – поэтический дневник человека периода строительства коммунизма, ворвавшегося в жизнь по-юношески резво, одаривая ее радостью своей души…» Но и продолжателем «рабочей темы» Сорокин не стал, хотя и написал, уже в зрелые свои годы, поэму с «говорящим» названием: «Пролетарий»… Не стал Валентин Сорокин и литературным генералом, хотя все условия у него для этого были: в тридцать с небольшим лет он становится главным редактором крупнейшего в стране литературного издательства – «Современник». Все эти испытания – то ледяной водой стремительных уральских рек, то смертельно-опасным огнем мартена, то медными трубами номенклатуры – только закалили его, сделали точнее, четче и беспощадней. Для чего? Для каких боев?
Из юношеских стихов:
Усталым воротясь домой с работы,
Омыв лицо над тазиком в углу,
Снимаю куртку, пахнущую потом,
Присаживаюсь медленно к столу.
Старушка-мать застиранный передник
Привязывает белою тесьмой:
«Ну что с тобою,
али, как намедни,
Ну так и есть – проклятое письмо!..
Мы раньше так же мучились грехами,
Бывало пасху с масленицы ждешь.
Ты и меня-то вымотал стихами
И сам на человека не похож.
Не спишь ночами, куришь, куришь, куришь,
А я украдкой плачу до зари,
В журнал пошлешь – показывают кукиш,
И что