границу.
Но уже в самолёте, закурив после взлёта (тогда были два салона: для курящих и некурящих, сейчас тоже два: бизнес и эконом, где в обоих курить воспрещается), я, как говорит Задорнов, испытал настоящую гордость за отечественного производителя. В щели, между креслами, перед моим лицом появились фирменные очки и на английском, довольно весело и беспардонно спросили:
– Oh, sorry, you’ve Marijuana?
Из услышанного, я понял, что очки всё-таки извинились и слово «марихуана».
– No, no, – я замахал руками, – это папироса…
– Oh, пипьеросса, – мечтательно произнёс иностранец и сказав ещё раз: «Sorry», исчез в щели.
В Стокгольме меня, несколько позднее, оккупировали поляки, когда я достал «Казбек» и закурил. Три пачки улетели в подарок троим братьям по крови. Один из них на хорошем русском шепнул мне: «Шведы не знают, что это такое… Я пытался им объяснить, что – это русское „know how“, но они всё равно ничего понять не могут». Слушая его, я увидел боковым зрением, как по направлению к нам направляется один из охранников шведской фирмы. Подойдя, он рявкнул так, что я вытянулся, будто струна:
– Vi har ingen rökning droger!
– Что он сказал? Я ничего не понял. – Обратился я к поляку.
– Он сказал, что в стране наркотики запрещены. Я попробую сейчас всё уладить.
– Не нужно. Я сам их смогу поставить на место.
Повернувшись к охраннику «анфас», я во всю мощь своих голосовых связок, отчеканил ему и всем людям, находившихся в холле, отделяя слова, друг от друга:
– It’s not marijuana! This Russian tobacco! Everyone understand me?
По тому, как все притихли, я понял, что меня поняли, хотя, я знал, что английский мой просто отвратительный.
Поляки и шведы, после этого меня очень зауважали и говорили со мной, улыбаясь и, почему-то, тихо. А у меня улетело ещё семь пачек «Казбека» шведам, две – французам и по одной – датчанину, англичанину и американцу. Я был горд за нашу страну. Погордитесь и вы немного, а я продолжу.
Когда же шведы узнали, что у меня растёт маленькая девочка, они, видимо высоко оценив качество Русского табака, презентовали мне куклу «Барби». И что мне теперь с ней делать, я никак понять не могу.
Мысль вторая и её развитие.
В возрасте четырёх лет, я выцыганил у старшей сестры пупса. Это была немецкая кукла с моргающими голубыми глазками. Волосы на голове у пупса были такие же резиновые, как и он сам. Но больше всего меня поразило тогда то, что все суставные хрящики на пальцах ручек и ножек были обозначены такими же морщинками, как и у меня. Точь-в-точь – это были мои пальчики, только немного меньше. Их можно было сгибать. Правда, в исходное положение они возвращались сами, но это было уже неважно. Пальцы были настоящие, с аккуратно подстриженными ноготками. Ямочки на щёчках, маленькие сосочки-сисечки, бережно завязанный пупочек, ушки, точно изображающие младенца в утробе (об этом я узнал гораздо позже)