вранью
Ни о вечных мучениях в жизни загробной,
Ни о вечном блаженстве на травке в раю.
– Что я слышу? – раздается гневный возглас.
Ученые оборачиваются. Перед ними дворцовый муфтий*. Дряблые щеки на его лице дрожат, а губы побелели от гнева.
– Прикуси язык нечестивец, иначе я вырву его с корнем. Мне доносили, что здесь творится непотребное. Но то что я услышал это богохульство, это смута… это… это – Муфтий топает ногами. – Завтра же, Омар Хайям, отправляйся в хадж. Иди и моли Аллаха вразумить тебя. Может быть, там ты очистишься от скверны, да откроются твои уши и глаза, и бог обратит к тебе свое лицо
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Назовут меня пьяным – воистину так! Нечестивцем, смутьяном – воистину так!
Я есмь я. И болтайте себе, что хотите:
Я останусь Хайямом. Воистину так!
Омар Хайям.
Жара. Кругом бескрайняя степь: ни деревца, никакой бы то захудалой крыши. Дальние в мареве горы не радует глаз. Довольно большая группа людей: кто на коне, кто на осле медленно ползет по пыльной дороге – это паломники, идущие в Мекку. Впереди, сзади, по бокам охрана, нанятая на общие деньги: дальний путь небезопасен: степи, горы пустыни, лежащие впереди, кишат враждебными племенами и разбойниками. Омар спешился: устал в седле: возраст дает о себе знать. Отстать он не боится: на километр растянулся, будто живой ручей, поток двигающихся людей и животных. Одно радует скоро привал: это отдых, еда и желанный сон.
Возвращение было значительно радостнее. В каком бы селении не оказывался Омар, зеленая чалма на его голове говорила за него: «Я совершил хадж» и требовала к своему хозяину уважение и благоговение. Мекка, Мадина, Тайма, Сакака, Багдад, Дизфуль, Исфахан вставали перед ним в такой очередности и исчезали за спиной, когда приходило время. В каждом из перечисленных городов Омар задерживался на неопределенный срок: средств к существованию не было и приходилось их зарабатывать преподаванием в медресе или в сельской школе. Благо, брали его охотно: человек совершивший хадж святой: он коснулся священного камня и впитал сияние, исходящее от гроба пророка. Но хадж не изменил Хайяма, наоборот, еще больше укрепил ученого в своей правоте. Мысли свои он уже никому не говорил: рубаи сложенные в то время говорили за него:
Благородство и подлость, отвага и страх —
Все с рожденья заложено в наших телах.
Мы до смерти не станем ни лучше, ни хуже —
Мы такие, какими нас создал Аллах!
Мы источник веселья – и скорби рудник.
Мы вместилище скверны – и чистый родник.
Человек, словно в зеркале мир, – многолик.
Он ничтожен – и он же безмерно велик!
В родной Нишапур Хайям вернулся глубоким старцем. Здесь его никто не ждал. Он поселился в маленьком в две комнаты домике (возможно, его даже кто-то приютил) и брал частные уроки, обучая небогатых малолетних нишапурцев за мизерную плату, которую хватало на необходимое: масло