Миры я упоминал, она хочет стать литературным критиком. Сильфи – филолог-германист. Девушка выбрала специальность, прочитав поэму «Ганц Кюхельгартен», а теперь закономерно больна Одоевским. Константин – будущий искусствовед.
Что до Юлия, он учится на физика-ядерщика, но собирается бросить это занятие и поступать в литинститут. Он пишет стихи, и к концу ХХ века успел издать два сборника. Первый назывался «Ямбы из мертвого дома» – хотя две трети содержимого составляли хореи. Второй – «Лиза и одалиски» – выглядел более зрелым. Пожалуй, единственный его недостаток состоял в том, что Юлий искренне считал одалисок крылатыми чудовищами наподобие горгулий.
Сергею поневоле приходится отличать горгулий от одалисок, поскольку он собирается стать историком религии. Но на деле подростка больше занимают нерешительные литературные персонажи, созданные бывшим пассажиром фрегата «Паллада».
Слегка выспавшись в электричке, друзья прибывают в Калугу. Вот они стоят на сером перроне, зевают, протирают глаза и пытаются понять, куда их, как дудочка – крыс, завела безумная рождественская затея.
– Холодновато тут, – глядя на заплеванный лед перрона, говорит Юлий.
– Торфом несет, как будто в крематории, – брезгливо принюхивается Константин. – Ну, то есть в крематории, где клиентов вал, а газ кончился.
Они садятся в старенький ЛиАЗ, потертый с боков и тряский, как центрифуга. На привокзальной площади минус семь, внутри машины – еще холоднее. Мира начинает дрожать.
– Мужик, печку включи! – громко просит Юлий.
– Не могу. Автобус на газе, печь, бля, на солярке. А солярку в автопарке не выдают, – хрипит сорокалетний водитель с усиками и золотым зубом.
– Врет ведь, – тихо говорит Сергей. Остальные пассажиры молчат. Видимо, к холоду они привыкли.
– Ничего, я доеду, – отвечает Мира.
Сильфи долго роется в бауле, достает одеяло и протягивает Мире. Та принимает помощь как должное, только слегка кивает головой. Беседа явно не складывается. Не настаивая на разговоре, подростки принимаются за любимое дело: читают.
Черно-белый лес то подступает вплотную к двухполосной дороге, то расходится перед ней. Машина движется как по позвоночнику огромного спящего зверя – от серого хвоста, покрытого городскими зданиями, к далекой голове, чья кость сияет снежной белизной, не потемневшей от многовекового человеческого присутствия.
Когда через много лет я оказался под Калугой – вряд ли в моем случае можно сказать «снова», – мне объяснили, что земля там наполнена человеческими костями. Останки скопились за время войны, с переменным успехом продолжавшейся тысячу лет. Бойня началась в X веке с восстания вятичей, продолжалась во времена сожжения Козельска Батыем, при Иване Грозном – и на время утихла лишь в конце 41-го, после того как злой город отбили во время обороны Москвы. Если бы историю Сергея вместо меня рассказывал помешанный на розах визионер-лагерник, он счел бы, что сам божественный дух поставил снежного зверя сторожить