изменений значительную часть текста первого издания. Конечно, были исправления, добавленные и вычеркнутые пассажи, призванные сделать текст яснее и устранить фактические ошибки. Без изменений, впрочем, осталась концептуальная и теоретическая рамка, базовые аргументы и содержание. Если события и опередили некоторые мои диагнозы, то этого следовало ожидать.
Мне повезло со временем выхода книги. На тот момент было опубликовано достаточно литературы, чтобы исследование правительности стало захватывающим предприятием, но все же недостаточно для того, чтобы сложилась некая догма, которая бы сильно ограничивала автора, сделавшего это понятие заглавием книги. Будь эта книга написана сегодня, мне пришлось бы обильно цитировать лекции Фуко в Коллеж де Франс в 1977–1978 и 1978–1979 годах, которые были опубликованы во Франции в 2004 году, а позднее блестяще переведены Грэмом Берчеллом (Foucault 2007, 2008; Фуко 2011, 2010). Я цитировал их в некоторых частях данного издании – о либерализме и неолиберализме (в главах 2, 6 и 8), о пастырской власти, полиции и государственном интересе (в главе 4), – но в качестве дополнения, а не замены исходного текста. Думаю, можно утверждать, нисколько не преувеличивая мой скромный вклад в коллективные успехи современных гуманитарных и социальных наук, что в этой книге достаточно оригинальных соображений для того, чтобы представить ее ученой публике во второй раз.
Дело в том, что, несмотря на свои притязания, эта книга не была простым введением в тему. Она – итог более чем десятилетних размышлений о методах и понятиях Фуко в контексте широкой палитры социально-политической, философской и исторической мысли. Кроме того, это итог моих более скромных попыток развить его подход в историческом и современном социально-политическом анализе[39]. Конечно, есть множество исследователей, занимающихся сходными темами в связи с понятием правительности. Сам я, однако, следовал по пути, который впоследствии доказал свою оригинальность, и уж точно не считал себя участником, лидером или последователем «школы исследований правительности». Эта книга была только флажком или указателем в далекой, я надеюсь, от завершения серии историко-политико-социологических (за неимением лучшего названия) исследований.
Один внимательный читатель недавно отметил, что результаты этого независимого пути не получили ни достаточного, ни широкого признания. Как бы то ни было, я расскажу здесь об особом вкладе этой книги в поле, названное, удачно или нет, «исследованиями правительности» – название, подкрепленное, по меньшей мере, авторитетным послесловием к самой важной для этого поля работе Фуко (Sennelart 2007: 390). Отдельные элементы этой книги привели меня к размышлениям, в которых я часто ставил под вопрос стандартные подходы не только в мейнстримной социальной и политической науке, но и в фукианских альтернативных течениях, включая, до некоторой степени, и эти «исследования правительности». «Особенности», присущие этой книге еще десять лет назад, позволят мне связать ее с настоящим. Это не столько «историческая онтология», сколько, перефразируя Фуко, «критическая онтология нас самих и нашего настоящего» (Foucault 1986b: 50; Foucault 1986c: 96; Фуко 2002: 357).
Особенности
Возможно,