и тот же осторожный,
Опасный зверь со злобной парой глаз.
Зверь водит носом, он кого-то ищет,
Крадется в предвкушении борьбы,
Один прыжок – и вот с оскалом хищным
Он перед ним, поднялся на дыбы,
Когтями впился в плоть, отбросил к двери…
– Жаль, дверь закрыта! Где же Воейков?
И вдруг он видит пред собой не зверя —
Пред ним в звериной шкуре Годунов!
Царь – оборотень! Вот она разгадка
Злодейств Бориса! Это точно он!!!
И, распахнув глаза, готовый к схватке,
Он понимал, что это только сон.
Всего лишь сон, но так на явь похожий,
Как неподделен крик, животный страх.
– Вон и мурашки, – он взглянул на кожу, —
И липкий пот, и боль, и дрожь в ногах.
Ему хотелось выть, как волк на звезды
Протяжно воет, вскинув морду ввысь,
И подступала мысль, что слишком поздно
Надеяться, что ладной будет жизнь.
– Нет! Не хочу! Зачем мне жизнь такая?
Мой дух убог, он немощен от бед.
Пошли мне смерть, – ко Спасу подступая,
Все больше распалялся Филарет.
– Зачем унижен я? Зачем заброшен
Тобою в дикий и безлюдный край?
В чем пред Тобой я провинился в прошлом?
Что искупаю? Ну же, отвечай!
Молчишь? Молчи! Да я и сам все знаю!
И на скамье, свернувшись калачом
И глаз до бела света не смыкая,
Он все лежал и думал о былом.
V
Он вспоминал себя. Какой был щеголь!
А как любил обхаживать девиц!
И мало кто из них морали строгой
Придерживался, но…
– Женись! Женись! —
Ворчала мать и к месту, и не к месту:
– Довольно с тебя славы вертуна.
Берись за ум! Пора! Отец невесту
Давно сыскал! Из Шестовых6 она.
Он возмущался:
– Нет во мне охоты
С женой скучать. Вот нагуляюсь всласть…
Но оженился, не прошло и года,
Уж шибко Ксенья по сердцу пришлась —
Умна, мила и статна, и здорова —
Все в меру, не добавить – не отнять,
И вздорною бывала, и покорной,
И пожурить могла, и приласкать.
Была в заветных умыслах подмогой,
Но с горечью корила всякий раз:
– Ой, Феденька, ты не боишься Бога,
А ведь ему все ведомо про нас.
– А, может, нет! – смеялся он: – Дуреха,
Ему на всех на нас не хватит глаз.
Ты лучше языком поменьше трекай,
А то услышит кто не в добрый час.
Но Ксенья не сдавалась:
– Федор, любый,
Не искушай судьбу, остерегись,
Боюсь я, кабы ни случилось худа…
Он обрывал ее:
– Жена, уймись!
Она смирялась, но смотрела строго,
Вдруг принимаясь заново пенять:
– Какой ты, Федор, нравом твердолобый!
А он сердился:
– Полно зря болтать!
Семейных уз боялся он напрасно.
Родился