и предательство.
Артаксеркс медленно обвел глазами всех сидевших вокруг его престола: то, что произошло сегодня во дворце, было похоже на заговор и предательство. Почему царица Астинь отказалась явиться на пир? Сейчас он не в силах был думать об этом здраво.
В голове царя крутилось лишь одно: предатели, все предали меня, выставили на посмешище… И те, кто сидел в тронном зале… И те, кто пожирал хлеб и соль с царского стола под шатром в саду… Женщины, напившиеся вместе с царицей сладкого вина и теперь хихикающие в дальних комнатах… Стены… Весь город… Надменные Сузы… Все! Все предали своего царя. Пусть никто теперь не ждет пощады.
Когда Артаксеркс Лонгиман вернулся в тронный зал, лицо его было спокойным, словно высеченным из камня. Плечи прикрывала новая накидка, расшитая драгоценными камнями. Ее принес Харбона вместо плаща, изрубленного на куски и затоптанного в землю.
– Что молчишь, старая сова? – тихо и устало сказал царь Харбоне в саду. Эти привычные слова означали: Артаксеркс наконец-то избавился от душившей его ярости. – Много лет я не слышал от тебя ни одного слова. Или у тебя от старости давно отсох язык?
Но Харбона молча поклонился и протянул царю полотенце вытереть потное лицо, а потом кувшин с вином. Царь отхлебнул вина. Вместе с первым же глотком к нему пришло спокойствие и холодная злость.
Артаксеркс вдруг словно прозрел и увидел то, что так долго было от него сокрыто. Все вокруг были предатели. И царица Астинь в первую голову. Никому нельзя верить. Никого нельзя любить. Ни жену, ни друга, ни слугу. Всякий, кто принялся бы сейчас убеждать Артаксеркса в том, что он сам поступил неразумно, призвав царицу красоваться перед князьями и пьяным народом, был бы немедленно зачислен в предатели и заговорщики.
Потому-то старый Харбона упорно молчал в саду, прикрыв глаза тяжелыми веками. Он слышал, как люди Каркаса, начальника дворцовой стражи, палками и мечами разгоняют взбесившуюся толпу, но и по этому поводу не проронил ни слова.
Князья персидские и мидийские, царские евнухи, даже Аман Вугеянин – все разом замолчали, когда Артаксеркс снова вошел в зал. Он казался еще более величественным и грозным, чем прежде. Всем своим видом молодой царь напоминал коршуна. Блестящая накидка на плечах колыхалась расправленными крыльями.
Что было у владыки на уме, когда он медленно вглядывался в побледневшие лица подданных? Его красные прищуренные глаза в этот момент казались нечеловечески зоркими и опасными.
Молчание длилось до тех пор, пока Артаксеркс сам не обратился к великим князьям с вопросом:
– Как поступить по закону с царицей Астинь за то, что она ослушалась царского слова, объявленного через евнухов?
Старые князья переглянулись, закачали головами и разом обернулись к Мемухану, который с невозмутимым видом поглаживал палку, словно заранее знал, что теперь без него не обойдутся.
Мемухан заговорил неторопливо, как бы в печальной задумчивости:
– Так-так-так, я так думаю: не только перед одним нашим владыкой виновата царица Астинь. Не только