пахнет лесом, – она думала, что так пахнет лесом. Но на самом деле пахло не лесом, там, в квартире. Там пахло Новым годом. Лесом пахнет совсем по-другому.
Лес пахнет сигаретами без фильтра, которые курит Маарка, резиновыми сапогами, потом от самой себя, Гнедком – его мокрой шерстью и пряным пометом, который иногда валится Кате под ноги, сухой и сырой травой, нагретыми камнями, ветром, приходящим с далеких вершин, которые страшно надоели и смотреть на них уже не хочется. Ну и деревьями, конечно. Берестой на березах, сухо пачкающей пальцы, как тальк; смолой на пихтовых стволах, липнущей к одежде и рукам; дымом от одежды, ручьевой водой и землей, напичканной желтыми кедровыми иголками.
На пятый или шестой день она узнала, как пахнет Агафья. Этот запах легко вспомнить, но трудно пересказать – так же трудно, как пересказать сумасшедшие, сладкие таежные сны. От этих снов грустно становится или сладко, а после того как откроешь глаза и увидишь пятна солнца на пологе палатки, не можешь толком сказать – почему было так грустно или сладко.
Вот приснился какой-то папа, родной и незнакомый, сидел в кухне, пил чай. Только и всего, а впечатлений на целых два дня. Тягостных, сладких впечатлений. И этого папу жалко, и себя, и всего, что не случилось и не случится никогда.
Так же и с запахом зверя. Трудно сказать, что в нем пугает, что заставляет остановиться. Он похож на страх, будто за тобой не придут забрать домой из садика, – острый и внезапный. Просто мамы все нет и нет, а в окнах уже темно, и ты замираешь от смертной тоски, потому что твой детский уютный мир закончился.
А сам запах – ну это как будто ты отравилась чем-нибудь нехорошим, а потом тебя мутит от одного своего дыхания, изнутри тянет острым, перепревшим, жгучим.
Медведь пышкнул. Стоял слева, совсем близко, когда она почти уткнулась в задние ноги Гнедка и остановилась. Боком стоял, смотрел на них. Медведь совсем не был похож на медведя, он был другой. Катя подумала, что это большая собака, потом подумала, что корова. Как-то не за что было зацепиться взглядом, чтобы понять, что это медведь. Ничего из того, что она знала, не помогало определить, что этот зверь – медведь. Поняла, кто это, скорее по запаху, по тому, как отреагировала на этот запах.
У него были светловатые подпалины на боках и на морде. Стоял среди кустов, чуть опустив морду.
И Маарка стоял так же, смотрел в его сторону, в руках у плеча маленькое, почти игрушечное ружьецо.
Гнедко тоже смотрел туда, уши торчком.
Может быть, долго они стояли, а может, совсем недолго, потом медведь ушел, и Катя смотрела на Маарку; он еще подержал ружье у плеча, затем, придерживая большим пальцем курок, снял со взвода. Закинул ружье опять за спину, стволом вниз, улыбнулся. У него были такие же маленькие, как у зверя, глазки, как будто доброжелательные.
– Вот, Катюха, посмотрела на него. Страшный?
Она пожала плечами.
– Ветер-то вниз, на нас, видишь. Он и не учухал.
Она видела. В том-то и дело, что медведь нестрашный, но она больше никогда