за плечи, как делал всякий раз, когда ей бывало трудно. – Ну рассуди сама, что из того, если ты будешь истязать себя? Изменишь разве положение? А сердце доконаешь. И скажи мне наконец, что же все-таки получилось с твоим докладом?
– Что получилось… – Она усмехнулась и печально вздохнула. – Понимаешь, Сережа, едва я закончила доклад, академик Мишутин спросил, какое количество больных мною исследовано. Я ответила: двадцать два. Он поинтересовался, за какое время. Я не знаю почему, но сразу почувствовала в этом вопросе какой-то подвох. И не ошиблась. Мишутин поставил мое исследование под сомнение ввиду недостаточности исследовательского материала. Каково?! – Бледное лицо Натальи Мироновны вспыхнуло, губы задрожали, в голосе появилась непривычная хрипотца. – Я стала, конечно, возражать, назвала еще несколько человек, которых мой метод лечения поставил на ноги. Но Мишутин есть Мишутин. Разве после него кто-нибудь вступится за какую-то неизвестную провинциалку? Ах, если бы был жив профессор Федотов! Он был для меня как родной отец… – Она опустила голову, но тут же оживилась, заговорила с прежним возмущением: – Кстати, ты знаешь, что сказали мне потом в кулуарах? Мишутин был ярым противником профессора Федотова… А я в докладе дважды вспомнила Юрия Максимовича добрым словом, назвала его своим учителем. Неужели Мишутин такой злой человек?
– Не знаю, какой там Мишутин, – сказал Мельников, – но тебе не следует так сильно расстраиваться и горячиться. Все еще обойдется. Тебе нужно хорошо подумать…
Наталья Мироновна настороженно спросила:
– О чем подумать, Сережа?
– Прежде всего о своем здоровье. Я не хочу, чтобы ты мучила себя. И дьявол с ним, с этим Мишутиным. Расскажи лучше, как там Людмила живет? Как ее успехи в консерватории? Сыграла тебе что-нибудь новенькое?
– Сыграла… – нехотя ответила Наталья Мироновна и, вынув из-под подушки свернутое письмо, с горькой иронией протянула его мужу: – Вот, полюбуйся.
Мельников сразу узнал почерк сына – размашистый, с острыми прыгающими буквами. Володя писал сестре по секрету, полагая, что только Людмиле может сообщить о своем согласии на участие в какой-то длительной медицинской экспедиции.
«…А родителям я сообщу, когда буду на месте. Так, наверно, лучше, потому что намерение мое станет уже свершившимся фактом и разговор о нем отпадет сам собой. А главное, у нашей милой беспокойной мамочки тогда не будет никаких сомнений, что чувствую я себя в новых условиях отлично, увлечен работой и волноваться о своем бродяге-эскулапе ей не стоит. Ты, конечно, Людок, будешь со мной до поры в тайном сговоре. Обнимаю тебя, сестренка. До нескорой встречи. Твой Вовка-Айболит, как ты называла меня когда-то. Помнишь?»
– Вот сколько бед навалилось на меня за эти дни, – покачала головой Наталья Мироновна. – Ты должен что-то предпринять, Сережа, – сказала она настойчиво. – Мы же специально увезли Володю с Дальнего Востока из-за угрозы туберкулезной интоксикации. Забыл он, что ли?
– Так то когда было? В детстве!
– Это ничего не значит. Есть болезни, которые могут повторяться и приобретают