ярким и чётким, плоть до деталей, – я действительно прожил этот отрезок жизни второй раз.
Где-то я читал или слышал, что наш мозг хранит всё, что мы видели или слышали, что пережили или испытали в течение жизни. Вообще всё. И в принципе может что угодно из этого вспомнить. Неужели это правда? Я никогда раньше не мог в такое поверить.
Но мой случай свидетельствовал как раз в пользу того.
Да, вон там они тащили тело мимо ульев, чтобы утопить.
В озере… Бабуся на пасеке говорила, что улья надо ставить близко от водоёмов – пчёлы пьют, как и любые другие существа.
Но приближаться к этим пчелиным обиталищам мне было по-прежнему страшно.
Я остановился и огляделся. Кругом было великолепно. Цветущий луг жил своей тихой жизнью – благоухал клевер, ромашки желтели подобно маленьким солнцам, перепархивали с цветка на цветок бабочки, стремительно рассекали воздух стрекозы, где-то рядом гундливо трудился шмель.
Этих созданий я тоже побаивался. Пожалуй, надо возвращаться, подумал я.
Но тут перед моим внутренним взором всплыло лицо Петра Арсеньевича. И мне показалось, что я снова слышу его голос, который говорил о моём страхе перед жужжащими созданиями. И о том, что у меня пока не было стимула, чтобы преодолеть этот страх:
«…А мне кажется, он у тебя появится в нужный момент. Когда выполнишь главную свою задачу: вспомнишь всё до конца».
Кто в действительности говорил мне это? Не фантом же? Наверное, кто-то во мне самом, – некая потаённая часть моего существа, которая знала, что я могу побороть этот страх. И побуждала меня сделать это. Не откладывая. Сейчас же.
Этот голос почти помимо воли повёл меня в направлении моего страха. Я двинулся к ульям, которые стояли в паре сотен метров от меня. Пчёл пока было не слышно и не видно.
Но всё равно было страшно. Как если бы я приближался к логову какого-то опасного зверя. Хотя выглядели ульи безобидно – ни дать ни взять большие, сколоченные из досок почтовые ящики. Только горизонтальные щели (вроде хозяйка пасеки их называла «летки») внизу, а не вверху. Я подошёл к ним уже достаточно близко и мог видеть деловито снующие через эти щели внутрь и наружу мелкие чёрные точки. Их было много, очень много. Они вились вокруг ульев, одни садились, другие взлетали, одни улетали прочь, другие откуда-то тут же появлялись, и это движение было непрерывным.
Я сделал над собой усилие и подошёл ещё ближе. Ульи были поставлены в один ряд, на расстоянии нескольких метров друг от друга. От ближайшего меня отделял десяток шагов. До меня уже доносилось тихое и неумолчное «з-з-з…», издаваемое тысячами пар крылышек. Такое знакомое и такое зловещее. Этот звук уже сам по себе нагонял у меня волну неприятных мурашек по всей коже. И мелкой, пробирающей насквозь дрожи, словно я весь был большим камертоном, вибрирующим в унисон с этим зудением. Моё сердце сильно заколотилось, и я остановился, чтобы перевести дух. Ноги стали тяжёлыми и непослушными.
Потом я собрал остатки воли и шагнул вперёд, потом ещё раз,