даже нечаянной близости к этому человеку.
Дальше все делалось уже без него. Те двое, что допрашивали арестованного, вышли, оставив их с Гареевым. Полковник стоял у окна, разглядывая пыльный двор, а Хомутов сидел на стуле, опасаясь пошевелиться или вздохнуть и чувствуя, как сбегают по спине струйки холодного пота. Офицеры вернулись через четверть часа, один из них сказал:
– Готово, можно идти.
Хомутов перевел, глядя на Гареева с тревогой, почти с мольбой. Он надеялся, что ему будет позволено остаться, но полковник бросил через плечо:
– Ты понадобишься, – и уже в коридоре, взглянув в лицо Хомутову, засмеялся сухим смешком:
– Жутко, да? Ничего страшного нет. Тебе, кстати, небесполезно взглянуть.
От этих слов у Хомутова ноги подкосились.
Спустились в подвал, здесь горели такие же сильные лампы, как и наверху, тянулись такие же ряды дверей. Провожатый открыл одну, и они вошли. Помещение довольно просторное, но без единого окна, мебели никакой. Справа, в углу, все тот же арестованный с белым лицом.
Гареев, увлекая за собой Хомутова, прошел вдоль стены, встал рядом с арестованным, вполоборота к нему, и тут открылась другая дверь, вошел какой-то человек, следом за ним еще двое, и Хомутов понял, что этот, вошедший первым, и есть приговоренный. Едва он успел об этом подумать, как приговоренного ловко и заученно поставили на колени, вынудив опустить голову, словно для того, чтобы он получше рассмотрел, чист ли пол в камере, и один из конвоиров выстрелил в затылок несчастного из пистолета, внезапно оказавшегося у него в руке.
Выстрел прозвучал оглушительно, все непроизвольно вздрогнули. Тело казненного повалилось лицом вниз, по нему прошла короткая волна судороги, а колени подтянулись к животу, словно ему внезапно стало холодно. В мертвой тишине, когда Хомутов уже решил, что больше не выдержит, упадет от внезапно навалившейся слабости, Гареев проговорил вполголоса:
– А теперь – ты.
Хомутов обернулся и увидел, что Гареев смотрит на арестованного. Тот понял, кажется, переводить и не требовалось: охранники разом шагнули к нему, рванули ставшее ватным тело, поставили на колени рядом с трупом, и когда голову его пригнули – вышло так, что он смотрит в лицо казненного.
Гареев приблизился и жестко сказал:
– У тебя минута, чтобы решить.
Один из конвоиров упер ствол пистолета в затылок Джавада. Хомутов поспешно перевел, словно опасаясь, что не успеет, и этого человека расстреляют прежде, чем он донесет до него смысл сказанного – не все потеряно, можно остаться жить, но только следует быть сговорчивее. В камере снова повисла тишина. Джавад молчал, и когда тишина стала совершенно невыносимой, Гареев в бешенстве ударил стоящего на коленях человека носком башмака под ребра и выкрикнул:
– Идиот! Да из тебя жилы по нитке вырвут, если не расколешься! – Он повернулся и бросился прочь из камеры. Хомутов поспешил за ним, не успев даже толком перевести слова полковника.
Джавада Хомутов больше не видел. Гареев распорядился