и потому закрыл глаза, глубоко вздохнул и стал впускать боль обратно. Вскоре вся кисть начала гореть, а ладонь раскрасилась тупой болью, которая помогла определить, где именно застряли последние осколки. Закончив вытаскивать стекло, он застыл на месте, уставившись на окровавленную ладонь. Слабые волны боли прокатывались вверх по запястью.
ЭкстраОрдинарность.
Слово, которое запустило в ход – испортило, изменило – все.
Он нахмурился, выкручивая свои нервы, словно ручкой настройки. Боль обострилась, превратилась в покалывание, расходящееся от ладони к кончикам пальцев и запястью. Он еще подкрутил ручку и скривился: покалывание перешло в одеяло боли, обернув все его тело, – не тупой, а режущей. У Виктора начали дрожать руки, но он не остановился, мысленно поворачивая ручку до тех пор, пока весь он не начал пылать, ломаться, раскалываться.
Подкосились ноги, и он оперся о столешницу окровавленной рукой. Боль отключилась, словно выбив предохранитель, оставив Виктора в темноте. Он резко выпрямился. Кровь продолжала течь, так что ему следовало найти аптечку, которую они принесли из машины для Сидни. Уже в который раз Виктор пожалел, что не может обменяться способностями с Эли.
Однако первым делом он стер кровь со столешницы и налил себе новую порцию выпивки.
Десять лет назад
Локлендский медицинский центр
Из ниоткуда пришла боль.
Не та боль, которую позже Виктор научится понимать, держать и использовать, а простая, совершенно человеческая боль от неудавшейся передозировки.
Боль и темнота, которые превратились в боль и цвет, а потом – в боль и слепящие больничные лампы.
Эли сидел на стуле у постели Виктора, точно так же как в их квартирке. Только здесь не было бутылок и таблеток. Зато были попискивающие аппараты, тонкие простыни и такая сильная головная боль, какой Виктор Вейл еще никогда не испытывал, в том числе и тем летом, когда решил устроить набег на коллекционные вина родителей, уехавших читать лекции в Европу. Голову Эли опустил, а пальцы чуть сцепил, как во время молитвы. Виктор предположил, что именно это Эли сейчас делает, и захотел, чтобы он прекратил.
– Ты выждал недостаточно долго, – прошептал он, когда убедился, что Эли уже не общается с Богом.
Эли поднял голову:
– Ты перестал дышать. Ты почти умер.
– Но все-таки не умер.
– Извини, – отозвался Эли, начав тереть глаза. – Я не мог…
Виктор бессильно упал на подушку. Наверное, ему надо было радоваться. Ошибиться в сторону «слишком рано» лучше, чем в сторону «слишком поздно». И все же. Он подцепил ногтем один из датчиков на груди. Если бы все получилось, почувствовал бы он себя по-другому? Взбесилась бы аппаратура? Разлетелись бы осколками люминесцентные лампы? Загорелись бы простыни?
– Что ты чувствуешь? – спросил Эли.
– Чувствую себя ослом, Кардейл! – огрызнулся Виктор.
Эли вздрогнул – больше из-за того, что его назвали по фамилии, чем из-за самого тона. Выпив по три стопки,