я, кем буду в этот день —
в обычный день последнего отсчета.
Я буду сам, иль будет только тень
держать ответ за бывшего, кого-то?
Ну а тебя? … Не мучают тебя
больничный блеск и коридор молчащий,
твой голос собственный в кассетах ломких фраз?
Как будто ты – чужой, не настоящий,
а настоящий – упустил свой час.
Ей надоело, и она ушла,
тобою же оставлена – душа.
1963
«Слова так тяжелы…»
Слова так тяжелы.
Ненаписанного тайна!
И чувствовать – не знать,
предчувствовать невнятно.
Пусть улица течет, и коротка
не жизнь, а только память наша.
Течет, течет.
Но мучают тебя
шаги, и разговор случайный,
и маленький безоблачный цветок.
Течет, течет.
Так медленна вода,
и так стремительно неслышное движенье.
1963
«Спрячьте поглубже в Землю…»
Спрячьте поглубже в Землю,
в капсулы – вязь нейронов,
все ваши «не приемлю»
радиомикрофонов.
Потом установит Шлиман —
осколок стены лелея —
какими путями шли мы
в собственные Помпеи.
Даже пустяк – открытка —
все это будет важно.
Вытащено, открыто,
выставлено однажды.
1963
«О чем думают ночные птицы…»
О чем думают ночные птицы?
О тишине, похожей на пещеру,
на лабиринт с чердачными ходами?
Недвижны арки каменных улыбок.
Мосты парят…
И чьи-то мысли медленно текут.
Плывут река, созвездия, дома,
и донесет твой голос из тумана.
А ночь, струясь, кладет свои румяна
на облака и призраки фронтонов.
О, голоса межзвездных телефонов
ваш дальний блеск ловлю я неустанно!
1964
«Когда-нибудь и мы, старушка и старик…»
Н. Р.
Когда-нибудь и мы, старушка и старик,
боясь всего, привыкнув сторониться,
мы будем грустными глазами провожать
чужие нам, мелькающие лица.
Безумство слов, нахлынувших в язык,
каких-то мод, машин и наваждений,
старушка тихая и медленный старик,
отставшие от бега поколений.
С недоуменьем, глядя в апокриф,
и мы с тобой застынем в безучастье?
Я так люблю, когда ты, закурив,
вдруг вспыхнешь вся прямым отпором власти.
Когда нервически, рожденное в умах
столетий Герцена, предчувствий Огарева,
летело в их неумерших мирах
из уст твоих возвышенное слово.
1967
«Мы шли с Горацио…»
Мы шли с Горацио.
Ночным плащом укутан, мир буйный спал.
Пространства площадей,
громады заселенных скал
застыли в живописных позах,
но,