не вполне согласуешься с Законом, коего, однако, ты неизменный страж, и в таком случае наполовину согласуешься с нами, коих решил всячески преследовать. Так как ты надумал быть нечестивым, то тебе следовало бы не исповедовать ни креста, ни иконы, чтобы таким образом поступать последовательно с самим собой и как прилично стражу Закона. Но противно здравому смыслу такое нечестие, которое побивает само себя и отдаляет от всего хорошего тех, кем овладевает. И ты сам, однажды пленившись им, совсем не размыслил о том, что должно, послушавшись единственно льстецов, кои стараются привлечь твое расположение, говорят угодное и преследуют только приятное и скоропреходящее.
72. Мне также приходится удивляться, как вы позвали нас на суд, имея такие мысли и намерения. Кто же будет судьей между обеими сторонами? Кто произнесет приговор о том, какая победила, если все наперед преданы вам и преклонились пред властью из страха наказаний? Ибо угрозы и муки ожидают тех, кто не действует заодно с вами. [Col. 181] Прекрасно сказал некто из прежде нас бывших, что первое благо – полный разрыв с вами, назвав при этом еретиков зверями в человеческом образе и слова их и нравы тлетворными и пагубными, поэтому следует как можно больше уклоняться от них и, если возможно, даже не сходиться с ними[467]. Итак, с такими людьми какое-либо собеседование не только излишне, но и прямо вредно».
73. Выслушав эту речь преподобного и поняв, какая сила заключается в ней, император исполняется одновременно гнева и страха: гневом воспламеняется вследствие слов, какими тот обличал его; страх же чувствует от силы его доводов, находя ее великой и неотразимой.
Однако, уступая больше гневу, которым и больше всего был одержим, он стал поносить [Феодора] непристойными словами и разразился против него очень суровой речью, изменяя голос, чтобы возможно больше застращать. «Знаю, – сказал он, – о ты, – называя его по имени, – что, как всегда, полный безумия, ты говоришь и думаешь много о себе, так и теперь с вашей стороны бранная речь и желание спорить, причем называешь нас несправедливыми и неразумными в действиях и дерзко поносишь нас всяческими хулами, говоря, что даже собеседование с нами не только излишне, но и вредно, как будто ты обращаешься с речью не к императору, а к кому-либо из простого народа. Но, как думается, ты осмелился говорить против нас, желая объявить себя мучеником и нас вызывая на то, чтобы приговорить тебя к смерти. Однако мы не так-то легко исполним желательное тебе, охотнику до этой славы, и не прежде подвергнем ссылке или какому-либо иному наказанию, чем опять не выслушаем вас и в удобное время не исследуем доказательств каждой из сторон, чтобы догмат, одержавший верх, не подлежал ни малейшему сомнению и чтобы вы в своем поражении лишились всякой защиты». Так говорил нечестивый, опираясь на высоту власти и готовый наказать всех вместе и каждого порознь, притом же (чтобы его намерение казалось убедительнее) как таких, которые сначала были приведены на суд и уже таким образом получили обвинительный приговор.
Власть