красноречиво свидетельствовали о людской беспечности и регулировали скорость гораздо эффективнее дорожных знаков.
– Помнишь, я в прошлом году в Белоруссию ездил? – задумчиво произнес Смирнов.
Настя кивнула.
– Так вот, тамошние дороги гладкие, как стекло. Я видел, как их ремонтируют: сначала кладут фундамент, потом песочную подушку, следом – арматуру из металлической сетки. Последнюю чем-то заполняют и только потом заливают асфальтом. А у нас что? Щебенка! Вот и хватает новой машины на год-два. Миллионеры, блин! Правильно говорят англичане: «Русские называют дорогой то место, где они собираются проехать».
Девушка закрыла глаза. Пейзаж за окном не радовал: не январь, а черт-те что. Частые оттепели и дожди превратили зимнее убранство улиц в водянисто-серую жижу, которая при замерзании придавала дороге вид стиральной доски.
Нет бы морозец ядреный, снежок пушистый, переливающиеся на солнце крахмально-белые сугробы. Чтобы в снежки было можно поиграть, на санках с горы съехать, на лыжах покататься.
– Дэник, ты к лыжам как относишься?
– Резко отрицательно! – буркнул тот, растирая пальцами правое ухо.
От удивления Анастасия открыла глаза. Ей казалось, что о пристрастиях и антипатиях Смирнова она знает все. Ан нет!
– Почему?
– Печальная история. Не люблю ее вспоминать.
– Дэнчик, миленький, расскажи! Умираю от любопытства, – запрыгала девушка мячиком.
– Ладно, слушай, – почесал он теперь уже левое ухо. – Учился я тогда на втором курсе. На зимней студенческой спартакиаде сбился с лыжни и попер фиг знает куда. Мороз в тот день был просто зверский. Несколько часов я блудил по лесу, но таки выбрался и, совершенно обессиленный, показался на финише. Напуганный физрук тут же усадил меня в свой «Москвичок» и отвез в травматологическое отделение горбольницы. Там я был смазан густой, крепко пахнущей мазью, перебинтован и оставлен до утра.
В полночь начались нестерпимые боли, поднялась температура. В башке гремели колокола. Уши горели огнем. Время от времени я впадал в сумеречное состояние. Иногда совсем отключался. Под утро сознание прояснилось. Чувствую – разбинтован. Открываю глаза, а вокруг меня – толпа Айболитов. Консилиум, так сказать. С грустью смотрят на мои уши, тихо переговариваются по-латыни. И тут мой слух выхватывает фразу по-русски: «Не согласен, коллега! Левое можно сохранить».
«Неееет!» – заорал я изо всех сил.
По распоряжению доктора, сестра попыталась ввести мне успокоительное. Я решил, что меня хотят усыпить и отвезти в операционную. Кричал, брыкался, никого к себе не подпускал. Пожилой доктор с козлиной бородкой стал объяснять мне, что такие операции проводятся только с письменного согласия больного или его родственников, если он сам находится «в отключке».
«Ага, – думаю, – нашел дурачка. Зубы мне сейчас заговорит, потом локаторы скальпелем отпилит и псам