муж, а с сыном Янеком мы тусили напропалую, удивляясь, как это он говорит продавцу хот-догов: «Подюжее» – про кетчуп: это так свободно выглядело, по-европейски.
Потом мы сели в электричку и с пьяными поляками, в разговорах, доехали до Берлина, где жил знакомый отца мужа, профессор-славист. С первого взгляда он был просто душка, сгреб меня в охапку, как родную дочь, но на второй день оказался страшный гад: шестнадцать раз мне поставил на вид, что я не завинтила тюбик с пастой, переставила какие-то баночки, пережарила бекон и что-то еще. К тому же за завтраком он, чавкая, объявил, что Аверинцев – дутая величина (по сравнению, наверное, с ним), и, как говорил потом другой мой муж, «не обошлось без каденции про жидов».
Когда его соседка, совершенно простая фрау, не славист, принесла ему ключики перед отъездом в отпуск, он ей что-то долго быстро говорил, хохоча и показывая на нас (по-моему, на тему, лучше ли татар незваные гости), потому что фрау вдруг просто и радушно предложила нам ехать с ними на машине в отпуск. Наш хозяин был в восторге, а мы – в еще большем!
И вот мы оказались уже не по пути следования поезда, а за много-много километров «левее», в очаровательном домике, утопающем в цветах, среди коров, оленей, где-то под городом Росток. Там нам выдали велосипеды, и мы уезжали на весь день, позавтракав йогуртами (не как у нас в Москве, а такими пол-литровыми, с огромными кусками фруктов, утопленными в божественно-сиреневом). Я все просила дать нам замки для великов, ведь мы ж должны были их оставлять где-то. Но фрау Мари только смеялась переливчато и махала рукой. Мы оставляли велики на ближайшей станции и на поезде уезжали за копейки в Грайсвальд, Штральзунд и Любек, смотрели там готику из красного кирпича и просто целовались. Потом приезжали вечером, а под деревцем стояли «unsere Fahrräderсhen», как умиленно говорил муж. И в закатных лучах ехали домой, уворачиваясь от зайцев.
Тогда у нас и возник этот мем:
«Глеб Геннадьич выходит в астрал».
Это значило: «Доведись сейчас моему папе увидеть, где мы и что мы…» Мобильников-то не было, а мы только из Варшавы позвонили, что побудем там немного.
Потом Глеб Геннадьич ходил в этот астрал, как на работу.
Через два дня мы, расцеловав, как родных, наших хозяев, оказались в Гамбурге, где нам пересчитали дорогу «Берлин – Париж» на «Гамбург – Париж» – да еще и денег вернули!
Купе было удивительное – там было 8 полок, причем не плоских таких скучненьких, а цветных пластиковых, и к тому же изогнутых под форму жоп и ног. Немножко было похоже – если б Сальвадору Дали заказали детскую для восьмерых детей, а он расплавил бы ее, как свои часы-яичницу.
Больше в жизни таких купе не видала.
Бабушка в Париже встретила нас стоически и без упреков – наверное, астрал что-то нашептал папе, и он позвонил, чтоб она особо нас не ждала. О том, что все волнуются, мы не очень-то задумывались в нашем счастье. А потом бабушка и вовсе уехала к детям в Бретань, и мы были во всем доме одни. Я играла на рояле, а ежики заходили прямо в комнату – слушать.
Позднее нас переманила к себе Мария Васильевна Розанова, и мы переехали в другой пригород, к ней и Синявскому.
Вот