что ест Синявский, и подавали ему не меню с драконами, как нам троим, – а прямо сразу миску с баландой, напоминающей ту, что он ел в мордовских лагерях. «От добра добра не ищут», – говорил Андрей Донатович и дрожащей паркинсоновой рукой протягивал мне через стол попробовать какую-то клецку в ложке. А потом вторую – мужу. Мы вытягивали губы, проглатывали и очень хвалили. Сами-то мы, с М. В., изощрялись в выборе.
Потом мы решили еще испытать уже успокоившегося было Глеб Геннадьича и уехали к океану автостопом. Тут инициатива была моя – муж хотел ночевать в отелях или в «оберж де жонесс», но я – непременно в спальном мешке в стогах средь полей. Ну, меня ж не одолеть, особенно влюбленному молодожену – и мы в три приема (Руан – Кан – Трувиль) приехали на Атлантическое побережье.
Кто нас только не вез!
Какие только автомобили мы не останавливали!
Если нас никто не подбирал, мы обзывали приближающуюся машину именем французского поэта или композитора, а когда тот промахивал мимо, ругали его творчество.
Взял, в результате, Андре Жид.
(Не читала вообще.)
Один раз смертельно испугали негра: он не мог понять – почему нам не в сам Кан, а «не доезжая», а я не могла вспомнить, как по-французски «поля». Потом всплыла вдруг в уме песенка «О-о, шан-зэлизе», и я закричала: «Дан ле шан!» Негр испугался, что мы его сейчас, в полях, монтировкой по башке, – и остановил у ближайшей бензоколонки…
А стога, надо сказать, в Европе неподходящие для спанья совсем – это такие спрессованные брикетики. Мы, засыпая на ходу, час дергали из них сено, чтоб не прямо на стерне заночевать в наших «сак а куше».
Еще один португалец сказал, что ему не в Руан, а ближе, но, узнав, что мы из «л’юэрэсэс» (l’URSS), воскликнул «оляля» и проехал лишние сорок километров!
А через два дня очередной Дебюсси высадил нас на пригорочке, а за ним – ничего не было, только синь, голубизна, розовость, мреяние, переливы, запах, крики каких-то не видных в солнечном мареве птиц – и все.
– Глеб Геннадьич… – начал муж.
– Молчи-молчи, – сказала я.
И мы так простояли полчаса с рюкзаками у ног…
Заходите
Продавец в нашем овощном называется «обманщик».
Он ласковый, предупредительный, и дверь на улицу побежит-откроет, и улыбнется с такой томной восточной слезой в очах – но нет-нет да и подсунет среди пяти возможных помидоров один с бочком.
Или зелени завернет с тухлятинкой под ниточками.
Когда он обманывал нашего папочку, мама вскипала, надевала яростно сапоги без колготок – и шла РУГАТЬСЯ.
Выглядит это у нее очень жалостливо: с прекрасным старомосковским произношением и четко артикулируя, но стараясь, чтоб в соседних отделах не слыхали (чтоб не поставить продавца в неловкое положение), она говорит:
– Как только совесть не взывает к вам! Пожилого, порядочного человека, доктора искусствознания, скромного… Вы же отдаете себе отчет в том, что он стерпит, патароции не устроит…
(Патароция – нянино