с полнейшим равнодушием внимавший аббату Наполеоне и выдал то, отчего в классе установилась неловкая тишина.
– Мой отец, – холодно произнес он, – тоже сильно огорчил меня тем, что предал дело Паоли и служит нашим завоевателям! На его месте, – добил он бедного аббата, – я бы погиб в бою, но не сдался!
Добрый священник был потрясен этим откровением, но куда больше его поразило не столько само признание, сколько тот мрачный огонь, который горел в устремленных на него глазах мальчика.
Отвечать он не стал. Слишком щекотлива была тема для ее обсуждения с детьми. Свободолюбивые и гордые корсиканцы ненавидели как завоевателей, так и тех своих соотечествеников, которые служили французам.
Наполеоне приходилсь в этом отношении хуже других. Он был сыном не только бывшего секретаря почитаемого всеми Паоли, но и автором знаменитой на всю Корсику присяги, в которой призывал патриотов умереть, но не сдаваться. Правда, сам он почему-то не умер и сдалася.
В глубине души Рекко и сам недолюбливал завоевателей, но в силу своего мягкого характера никогда не высказывал крамольных мыслей. Беседовать же на подобные темы в школе он считал занятием даже не столько опасным, сколько не этичным. Потому и решил отвлечь детей от слишком печальной для корсиканцев темы, предложив поиграть в войну.
Ребята, которым надоело чистописание, с великой радостью откликнулись на его призыв. Как всегда, Рекко разделил детей на «римлян» и «карфагенян», их командирами он назначил братьев Буонапарте.
– И какая у нас будет битва? – спросил Наполеоне.
– Выбирайте сами! – ответил аббат.
– При Каннах! – закричали «карфагеняне».
– При Зама! – запростетсовали «римляне».
Рекко улыбнулся. Все правильно, Канны – это слава Ганнибала и позор римлян, и, наоборот, Зама – сокрушительное поражение Карфагена, навсегда потерявшего возможность противостоять Риму.
– Хорошо, – сказал он, – пусть будет Зама!
Но не тут-то было! Наполеоне наотрез отказался командовать потерпевшей много веков тому назад поражение армией, и напрасно аббат убеждал маленького упрямца, что выступать в роли Ганнибала даже при Зама не позорно и что, как полководец, он был на голову выше многих римских военначальников.
– Ладно, – безнадежно махнул рукой аббат, – давайте бросим жребий! Согласен?
– Бросайте, – пожал плечами Наполеоне, – но своего мнения я не изменю!
Теперь не только учитель, но и рвавшиеся в бой «карфагеняне» принялись уговаривать своего командира как можно скорее начать игру. Попытался образумить брата и сам предводитель «римлян», за что тут же и получил болезненную оплеуху. Расправившись с братом, мальчик торжествующе взглянул на директора.
– Так кто же из нас больше достоин звания победителя?
Понимая, что ни к чему хорошему дальнейшее выяснение отношений не приведет, Рекко недовольно сказал:
– Ладно! Пусть будут Канны!
По условиям игры победа доставалась